Как Генри Хазлитт боролся с Бреттон-вудским соглашением

Автор: Лювелин Роквелл (Llewellyn H. Rockwell Jr)

Сегодня мы часто слышим фразу: «Австрийцы были правы», и на то есть веские причины. На бум и крах жилищного пузыря указывали только австрийцы и, по сути, никто больше. Они были правы и насчет пузыря дот-комов. Австрийцы были правы насчет стагфляции 1970-х и взрывного роста цены золота после закрытия золотого окна (в 1971 г. – Ред.).

Если просмотреть список проблем, то можно увидеть, что австрийцы снова и снова оказывались правы на протяжении всей истории: насчет ценового контроля, протекционизма, программ помощи, войн, регулирования, запретов и гражданских свобод, и так далее.

Но вопросы, касающиеся необеспеченных денег и экономического цикла, заслуживают особого внимания, потому что австрийцы обладают уникальным видением. Только они неустанно предупреждали, что необеспеченные деньги создают ложные стимулы для банковской индустрии, что махинации центральных банков с процентными ставками искажают структуру производства, что комбинация бумажных денег и центрального банка ведет к экономической катастрофе.

Эти идеи не новы, хотя многие открывают их для себя впервые. Еще с момента появления на свет  книги Мизеса Теория денег и кредита в 1912 году, где автор предупреждал о серьезной опасности бумажных денег и института центрального банка для свободного предпринимательства, австрийцы были правы.

Уже прошло сто лет с тех пор, как «мы вас предупреждали».  

И примерно в середине этого периода в истории денег был один забытый эпизод, заслуживающий внимания. Он связан с противоречивой ролью, которую Генри Хазлитт (Henry Hazlitt) сыграл в борьбе против Бреттон-вудской денежной системы, введенной после Второй мировой войны. 

Под влиянием Мизеса Хазлитт воспользовался своим положением редактора New York Times, чтобы предупредить о неверности этого плана, точно предсказав, что его реализация приведет к мировой инфляции. За это он поплатился своей должностью в Times. За свою правоту он заплатил высокую цену, но это его не остановило. Он продолжал делать свою работу и говорить правду.

The Times стоит принести официальные извинения и признать, что их бывший автор редакционных статей был прав на все 100%. Но я не думаю, что это произойдет в ближайшее время.

Давайте посмотрим, как это было.

В конце Второй мировой войны финансовое состояние всех стран было плачевным. США грозил громадный долг, нависающий с войны, и все-таки эта страна была кредитором всего мира. У США также были огромные запасы золота. Большинство остальных стран были полными банкротами, чего могут достичь только гигантские программы государственных расходов. Основные валюты были разрушены, как и основные экономики.

Как тогда было модно, представители мировой элиты собрались, чтобы разработать какое-то гигантское координированное решение. Они встречались с 1 по 22 июля 1944 года в отеле Bretton Woods Hotel в Бреттон-вудсе, штат Нью-Гемпшир, и составляли проект положений Соглашения. Почти полтора года спустя, в декабре 1945 года, это соглашение было ратифицировано. В марте 1947 года приступило к работе одно из чудовищ, созданных в процессе события, а именно Международный валютный фонд (МВФ).

Какова была цель этого плана? Цель была той же, что и при основании Федерального резерва, и той же, какой руководствуется любой денежный план в современной истории. Вслух озвучили идею о стимулировании экономического роста, поощрении макроэкономической стабильности и, что самое абсурдное, о борьбе с инфляцией.

Конечно, ничего из этого план не принес.

Существуют другие аналоги Феда. Так же, как Фед должен был служить кредитором последней инстанции, поставщиком ликвидности во времена нестабильности, так и Бреттон-вудское соглашение обязывало все государства-члены предоставлять свои валюты в качестве займов другим странам, чтобы предотвратить временные проблемы платежного баланса.

Никто не должен был говорить о том, откуда взялись эти проблемы с равновесием платежного баланса. Считалось, что они были как плохая погода, или землетрясения, или наводнения, то есть как что-то, что время от времени случается с разными странами. Негласная правда состояла в том, что денежные сложности и соответствующие проблемы с платежным балансом создаются плохой политикой: правительствами, которые наращивают инфляцию, слишком много тратят, контролируют экономику, наживают долги, навязывают торговый протекционизм, создают гигантские государства всеобщего благосостояния, ввязываются в мировые войны и различными способами нарушают право на частную собственность.

Как и все правительственные планы, Бреттон-вудс боролся с симптомами, а не причинами, и лечили эти симптомы таким способом, который допускает и даже поощряет развитие самой болезни. Он привязывал валюты на нереалистичных уровнях, предоставлял механизм помощи правительствам и банковскому истеблишменту, чтобы те могли продолжать то, чем им следовало заниматься, и таким образом задерживал решение проблем и в дальнейшем усугублял их.

Правительства бездумно разбрасывались деньгами в течение очень долгого времени. План, как и в случае с последним раундом предоставления помощи в США или Европе, заключался в том, чтобы завалить деньгами страны на грани банкротства, чтобы таким образом поощрить ту самую политику и практику, что привела к первоначальным проблемам.

Главной проблемой мировой денежной системы после Второй мировой войны, по сути, было разрушение золотого стандарта, точнее, правительство разрушило все, что осталось от старомодного золотого стандарта путем бесконечной инфляции, задолженности и девальвации. Экономисты кейнсианской традиции поощряли это, рассматривая создание денежной базы как некую панацею от всех бед мировой экономики.

Кейнс, маэстро Бреттон-вудской конференции, лично рекомендовал это и отмечал результаты. Для него гибкая и нестандартизированная валюта была ключом к макроэкономической манипуляции своими любимыми показателями. В каком-то извращенном смысле, в этом он был прав. Правительство в режиме золотого стандарта испытывает серьезные сложности. Оно не может взять кувалду, чтобы регулировать совокупное предложение и совокупный спрос. Оно не может тратить сверх меры. Оно должно оплачивать созданные им программы с помощью налогообложения, что означает необходимость в снижении потребности в социальном обеспечении и ведении военных действий. При золотом стандарте не может существовать такая вещь, как кейнсианское государство, так же как кокаинист или игроман не могут жить при строго ограниченном бюджете.

Основная идея Кейнса в Бреттон-вудсе, по словам Мизеса, заключалась в том, что представители мировой элиты могли превращать камни в хлеб. И так под влиянием Кейнса целью собрания в Бреттон-вудсе был сам либерализм, который, по общему признанию, провалился во время Великой депрессии. Элиты также вышли из Второй мировой войны с более глубокой оценкой роли централизованного планирования. Они наслаждались им.

Бреттон-вудский план реконструкции денежной системы не зашел настолько далеко, как этого хотелось бы Кейнсу, который предлагал полноценный мировой центральный банк и единую бумажную валюту для всех стран под названием «банкор», чтобы никто не смог избежать инфляции. Этот план по-прежнему ожидает внедрения. Фактически участники Бреттон-вудской конференции под давлением со стороны США, которые хотели, чтобы доллар стал банкором, пошли на компромисс. Они создали не золотой стандарт, хотя назвали его так из-за репутации. Вместо него был создан мировой золотой долларовый стандарт, или, точнее, фальшивый золотой стандарт.

Бреттон-вудская система вводила золотой доллар с фиксированной стоимостью $35 за унцию. Но фиксировалась только эта единственная валюта. Любая другая валюта могла быть необеспеченной золотом валютой, которая базировалась на долларе. Это обязывало США как главного кредитора мира поставлять доллары, каким-то образом поддерживая привязку доллара к золоту. Очевидно, этот рецепт вел к катастрофе.

На самом деле, нет ничего плохого в золотом стандарте в одной стране. Соединенные Штаты и сейчас могли бы его ввести. Но Бреттон-вудс вводил нечто иное. Доллар не обменивали на золото на внутреннем уровне. Невозможно было пойти в банк и отменять доллары на золото. Это было возможно только на международном уровне и только для правительств, так что США были обязаны отправлять золото вместо бумаги, когда это требовалось. Это устанавливало некоторое ограничение на кредитование внутри страны, но недостаточное. Лишь некоторые осмеливались требовать золото у империи. И все-таки даже из описания этого плана понятно, что принуждение тратить и возмещать постепенно заставило бы США нарушить свое обещание. На это потребовалось около двадцати лет, и первоначальные создатели схемы давно ушли со сцены, но экономическую логику опровергнуть невозможно.

В действительности, развал начался вскоре после введения плана. Но большинство последствий маскировались с помощью валютного контроля. Когда настали 1960-е годы, и возросли расходы на социально-военные нужды государства Линдона Бейнса Джонсона (Lyndon Baines Johnson), Фед сыграл свою традиционную роль финансиста разросшегося правительства. Давление на доллар росло, иностранные правительства начали больше интересоваться золотом, чем бумагой, и при социально-военном государстве Никсона вся эта абсурдная схема развалилась. Когда мир вошел в режим только бумажных валют, большинство экономистов заявили, что цена золота упадет ниже $35. Австрийцы предсказали обратное.

С самого начала Генри Хазлитт ожидал такого развития событий и выступал против Бреттон-вудса. В 1934 году он занял пост  автора редакционных статей в New York Times, после того как его выгнали с должности редактора American Mercury за то, что он был евреем. Менкен (Mencken) называл Хазлитта «единственным экономистом, который может писать по-настоящему», так что работа в NYT была как раз для него, он был готов к ней. Он писал в основном анонимные редакционные статьи, говорил от лица газеты, а не от себя.

На самом деле, когда много лет спустя его колонки были собраны в книге От Бреттон-вудс до международной инфляции под редакцией Джорджа Кетера (George Koether), выявить его авторство помогли лишь его архивы. Так как он писал от лица организации, его тон был сдержанным, о чем он впоследствии сожалел. Даже учитывая это, любой человек в наши дни очень удивится, если прочтет колонки в New York Times, осуждающие доступное кредитование, бумажную валюту, центральные банки и тому подобное. Но именно этим занимался Хазлитт.

Писать свои колонки он начал в 1934 году с масштабного призыва восстановить золотой стандарт. Он побуждал США и Великобританию договориться о совместном фиксированном золотом стандарте. Он говорил, что это действие будет «символизировать возвращение к международному сотрудничеству в мире, который стабильно продвигался к все более ужесточенному национализму». И действительно, если подумать об этом, мир, который внял бы совету Хазлитта, мог избежать невероятной катастрофы в виде Второй мировой войны, 50 миллионов смертей, обобществления Европы, а также банкротства и последующих ужасов. А почему? Потому что национализм, о котором он предупреждал в 1934 году, ослаб бы, и все правительства стремились бы к дипломатическим, а не смертоносным решениям.

Конечно, его  советов никто не послушал, и движение к разрушению денег и процветания продолжалось на протяжении всего пути к мировому холокосту Второй мировой войны.

Давайте теперь заглянем на десять лет вперед после того, как Хазлитт написал свой первый критический выпад. Хазлитт по-прежнему отстаивал то же самое: не систему, где сильные валюты субсидировали плохую политику, а систему, в которой каждая страна поддерживает целостность собственной валюты. Это требует не централизованно планируемой интеграции, а обратного. Вместо обещаний вмешаться, чтобы выкупить плохие долги, страны должны поклясться не вмешиваться. Только такой путь предотвращает моральный риск и поддерживает золотой стандарт.

Он писал следующее: «Мнение о том, что только богатая страна может позволить себе золотой стандарт, ошибочно». Золото подходит всем странам, пояснял он, если им есть что продать. Еще до начала собрания участников Бреттон-вудской конференции он делает такое заключение: «Величайший вклад, который могут сделать в стабильность мировой валюты Соединенные штаты после войны, это объявить о своем намерении стабилизировать собственную валюту.  Конечно, если другие страны также вернутся к золотому стандарту, для нас это будет кстати. Однако они сделают это только в той мере, в какой они будут осознавать, что делают это не для нас, а, в первую очередь, для себя».

Важно понимать, что эти слова появились в колонке New York Times! У нас здесь мир, весьма отдаленный от кейнсианской чуши Пола Кругмана (Paul Krugman). Проще говоря, нет справедливости в этом мире, когда Хазлитта, который оказался прав, увольняют, а его преемники принадлежат к философской школе, которая абсолютно ошибалась.

Помните также и о том, что это было написано за месяц до открытия конференции. В последующие несколько недель Хазлитт стремился следить за новостями о происходящем. Он хватался за формулировки принципов. Они определенно позволяли менять золотое содержание валюты государства-члена единодушным голосованием правительства.

Хазлитт горячо высказывался: «Это положение допускает мировую инфляцию. Как показал опыт, крайне маловероятно, чтобы какое-то правительство захотело увеличить золотое содержание своей денежной единицы… политическое давление с незапамятных времен, а особенно в последние тридцать лет, шло в направлении девальвации и инфляции».

Даже до встречи делегаций он правильно понял, что соглашение не ограничивало инфляцию, а, скорее, лицензировало ее. Если одна страна девальвирует свою валюту, ее стоимость падает на международном уровне. Но если это делается в сотрудничестве со всеми остальными, страна может избежать штрафа. Именно к этому ведет многолетнее стремление к международному сотрудничеству в денежных вопросах. Именно эта движущая сила стояла за созданием Феда. Так что до тех пор, пока система децентрализована, каждый банк или каждая страна должны сами справляться с последствиями собственной плохой политики. Но если централизовать систему, плохие меры проще «замести под ковер», а расходы распределить между участниками системы.

Или, как писал Хазлитт, «было бы сложно представить более серьезную угрозу мировой стабильности и  полномасштабному производству, чем постоянная возможность постоянной мировой инфляции, которая так легко соблазняет политиков любой страны».

Два дня спустя, все еще до открытия конференции, Хазлитт все понимал и точно объяснил, почему Бреттон-вудс не мог существовать долго. Согласно плану, страны-кредиторы, то есть США и Великобритания, давали обязательство выкупать валюту стран-должников, чтобы сохранить ценовой паритет. Даже если другие страны обесценивали свои валюты, США были бы вынуждены покупать ее, чтобы поддержать фиксированное соотношение золота и бумажной валюты. Именно это привело к гибели всей системы с 1969 по 1971 годы. Это, друзья мои, пророчество.

Хазлитт не просто говорил от лица газеты. Насколько он мог судить и насколько все остальные могут видеть с тех пор, Хазлитт говорил эту правду в одиночку. Никто не присоединился к нему, по крайней мере, в США. Во Франции был Жак Рюфф (Jacques Rueff), знаменитый тем, что он разоблачил всю схему. В Швейцарии был Михаель Гальперин (Michael Heilperin), который неизменно выступал за золотой стандарт. Хайек в Лондоне, по сути, предложил делегатам Бреттон-вудса предварительный план перехода к реальному золотому стандарту для каждой страны. Его полностью проигнорировали.

Один лишь Хазлитт был на передовой в США и ни на день не прекращал вдохновенно писать, чтобы переломить ситуацию. Что еще более примечательно, это то, что у него была возможность озвучивать эти индивидуальные мнения голосом такой организации, как New York Times. Это было реальное достижение, настоящее свидетельство его собственной силе убеждения.

Все те мысли, что я приводил на данный момент, были написаны еще до начала финансовой конференции. Он уже выявил главные проблемы предлагаемого плана и объяснил, как именно все рухнет.

1 июля 1944 года, в день первой встречи представителей, он поприветствовал их ударом по носу. Он подверг сомнению их компетенцию, применив то, что позднее назовут проблемой использования знания Хайека. Вот его слова из колонки, которую он написал в день открытия конференции: «Невозможно представить более сложного времени для всех стран, которые должны решить, на каком уровне они могут фиксировать и стабилизировать свои национальные валютные единицы. Как могли представители Франции, Греции, Китая в данный момент времени делать разумные предположения по поводу своих надежд на стабилизацию?»

Этот абзац делегаты, должно быть, читали за утренним кофе, поперхнувшись им и разбрызгав его по столу. Жаль, что большинство из них не подавились своими оладьями.

Далее Хазлитт говорил, что участники конференции собрались, чтобы решить проблему, не осознавая, в чем эта проблема заключалась. Вопрос, по его словам, состоит не в отсутствии валютного паритета, а, скорее, в политических мерах, которые ведут к снижению стоимости валюты в слабых странах. Он пишет, что в первую очередь это относится к временному фиксированию любой цены. Но в долгосрочной перспективе это оказывается невозможным.

Он проводит аналогию с биржевой акцией, которая ничего не стоит, но, тем не менее, продается по $100. Можно поддерживать высокую цену, но когда ресурсы покупателя исчерпаются, цена акции упадет. Нет такой силы на планете, которая может удержать падение цены, когда ресурсы для этого заканчиваются.

Конечно, этот экскурс – краткое изложение почти всей экономической политики нашего времени. Неважно, идет ли речь о домах, акциях или зарплатах, цель стимулирующей программы состоит в поддержании высоких цен, которые удержать невозможно. А что до ресурсов для удерживания этих высоких цен, то эта проблема решается путем создания еще более фальшивых денег для участия в этой фальшивой программе.

В разгар Бреттон-вудской конференции Хазлитт еще раз дал по носу американским делегатам. Он высмеял уверенность американцев в том, что они могут решить любую проблему на свете, создав соответствующий механизм в виде организации. Это может быть организация, заставляющая воду бежать в гору или удерживающая камнепад, но американцы твердо уверены, что если за всем стоит президент, то все возможно. Он очень прямо доказывает обратное. Восстановление мира и процветания не произойдет из-за создания еще одной организации, скорее, его можно достичь путем отказа от протекционизма, снятия ограничений на вывоз капитала, квот на импорт и конкурентного удешевления валют. Величайшим вкладом Америки, писал он, было бы дальнейшее балансирование бюджета и сдерживание дефицитного финансирования.

По поводу любви американцев к организациям он писал: «Истинное международное экономическое сотрудничество после войны будет возможно только после полного ухода от идеологии тридцатых годов».

Пока продолжались заседания, оказалось, что Хазлитт предвосхитил новейшие достижения. Делегаты не только планировали создать МВФ, но и организацию, которая была предшественницей Всемирного банка: Международный банк реконструкции и развития. Весь проект, писал Хазлитт, «зиждется на допущении, что невозможно ничего сделать без создания грандиозного формального межгосударственного института специально для этой цели. Это означает признание того, что ничего не будет работать хорошо, пока этим не займется правительство».

Переходя к более жесткой риторике, Хазлитт критикует Кейнса, обращаясь к нему по имени, привлекая внимание к его нелепому заявлению, что было бы несправедливо проводить различие между странами-участниками на основании их платежеспособности. Хазлитт с юмором подытоживает план по созданию Всемирного банка этим общим наблюдением: «Восстановление мировой экономики необязательно будет связано с планом, согласно которому налогоплательщики навьючены своими собственными правительствами с убытками от огромных иностранных займов, сделанных независимо от их разумности».

После закрытия собрания началось обсуждение ратификации. Хазлитт явно дает понять, что в действительности поставлено на карту: свобода человека против планов правительства. «Эти соглашения предполагают, - писал он, - мир, в котором тип правительственного контроля, появившийся в двадцатые и тридцатые годы, будет расширяться и систематизироваться. Предполагается мир, в котором международная торговля будет осуществляться под контролем государства».

Должно быть, в эти дни Хазлитт ощущал серьезное давление. В политике бывают времена, когда государство и нанятые им эксперты вызывают у всех вокруг ощущение, что какой-то предлагаемый план абсолютно необходим для выживания, и выступление против него приравнивается к предательству. В наше время так было во время обсуждения создания НАФТА, ВТО, а также таких бюрократических ужасов, как Министерство национальной безопасности и Управление транспортной безопасности, или движения за войны на Ближнем Востоке, или истерии по поводу программы TARP и прочих. Быть в стороне означает стать объектом презрения и издевательства.

Так было и с Бреттон-вудс в 1944-1945 годах. Никто никогда не находил логических нарушений или фактических ошибок в рассуждениях Хазлитта. До него никому не было дела. Смысл в том, что это соглашение было первейшим приоритетом для международной элиты, и ни одна из уважаемых газет не могла действительно противостоять этому плану.

Пытаясь показать, что он не единственный критиковал этот план, Хазлитт начал писать о других критиках, которых было очень мало. Он хватался за любое осуждение, предлагаемое любым журналом или ассоциацией, и привлекал к нему внимание. Но ряды критиков редели, и каждый раз, когда кто-то из них  поднимал голову, его высказывания бесцеремонно опровергали. Все это время защитники Бреттон-вудса ударялись во все большие крайности, заявляя, что если это соглашение не примут, мир рухнет. Сторонники все сильнее заявляли о своей антирыночной идеологии, как, например, министр финансов Моргентау (Morgenthau) открыто заявил, что бизнес не может управлять обменом валюты. Этим должны заниматься мировые правительства.

Хазлитт привлекал внимание к таким высказываниям, а также открытым заявлениям Кейнса о том, что Бреттон-вудс представлял собой противоположность золотому стандарту. В эти дни Хазлитт писал свои самые едкие статьи, утверждая, что результатом этих финансовых программ станет мировая инфляция и массовая экономическая нестабильность. На него оказывалось постоянно растущее внутреннее давление, так как из Лондона и округа Колумбия начали приходить письма с возражениями против того, о чем писалось в газете. Хазлитт прекрасно видел признаки угрозы, но все-таки всю весну 1945 года оставался верным своим убеждениям, пока Конгресс обсуждал и готовил ратификацию.

Наконец, издателю New York Times это надоело. Артур Зальцбергер (Arthur Sulzberger) пришел к нему и сказал: «Когда 43 правительства подписывают соглашение, я не понимаю, как Times может и дальше с этим бороться».

Хазлитт начал собирать чемоданы. После ухода он в конце того же года в отместку опубликовал огромную статью в American Scholar. Тогда он написал книгу, которая станет самым популярным бестселлером среди книг по экономике всех времен: Экономика за один урок. Целью этой книги стала пропаганда основных принципов экономики, чтобы любой мог делать то, что делал он, то есть видеть логические ошибки, стоящие за безумными правительственными программами. Он написал книгу за рекордное время и тут же ее издал. Конечно, это был блокбастер. Он остается таковым и в наши дни.

В 1967 году Хазлитт снова посмеялся последним, если кого-то может веселить реализация худших прогнозов. Хазлитт работал комментатором в Los Angeles Times, и его колонки появлялись во многих газетах. Он писал о крахе системы, который, в конце концов, произошел в 1969 году. К 1971 году весь мир перешел на стандарт необеспеченных бумажных валют, и результатом стало не что иное, как катастрофа для обществ и экономик, которые были обращены в неослабевающий хаос.

Конечно, Хазлитт не был, как он говорил, «седьмым сыном седьмого сына». Ему не была дана какая-то удивительная способность прорицателя от рождения. Хазлитт лишь читал работы Мизеса и пришел к пониманию денежной экономики. Это звучит просто, пока ты понимаешь, насколько редкими были подобные таланты в те дни и в наше время.

Есть еще один аспект достижений Хазлитта. Он мог запросто смягчить тон или просто промолчать. Требовалась моральная сила духа и невероятная сила интеллекта, чтобы говорить правду, как это делал он, когда весь мир, казалось, обернулся против него. Но насколько он понимал, именно для этого он появился на свет и, в первую очередь, стал журналистом: чтобы говорить правду. Его не пугали тюрьма или насилие. Ему приходилось бояться лишь издевок коллег. Какой из борцов за правду в мировой истории не сталкивался с этим?

Мы можем спросить себя: почему сейчас так важно вернуться к этой истории? Что касается подробностей Бреттон-вудса, чрезвычайно важно понимать, что это был не настоящий золотой стандарт. Это был фальшивый золотой стандарт, управляемый неосуществимым планом, совместно разработанным правительствами. И высшей точкой абсурда были ностальгические призывы вернуться к Бреттон-вудсу со стороны сторонников экономики предложения и прочих, которые называют это возвращением к золотому стандарту. Новый Бреттон-вудс провалится, как это было и с первым. Определенно, воссоздание Бреттон-вудса не было бы шагом в правильном направлении.

То, что Бреттон-вудс назвали золотым стандартом, было упражнением в запутывании мозгов. Это произошло по той же причине, по которой НАФТА  назвали свободной торговлей или по которой считается, что Федеральная торговая комиссия защищает конкуренцию. Государство долго пользовалось языком либерализма и рыночной экономики как способом протолкнуть совершенно противоположное. Золотой стандарт был первой жертвой в этой борьбе со словами.

Подлинный золотой стандарт вводится для каждой валюты. Он обеспечивает внутреннюю конвертируемость по требованию. Он позволяет банкам банкротиться самостоятельно. При нем нет центральных банков. Он определенно не имеет никаких международных финансовых организаций, которые одалживают деньги правительствам-банкротам. Это единственный путь к реальной стабильности. Хазлитт говорил это в  New York Times, это справедливо и сейчас.

Если мы хотим добиться несокрушимой денежной и банковской системы, нам стоит последовать учению Ротбарда (Хазлитт однажды сказал мне, что величайшим достижением Института Мизеса стала «подходящая платформа» для Мюррея) и полностью приватизировать систему, разрешив чеканку любых денег в частном порядке. Это было бы тем более целесообразно в наше время цифровых платежных систем и мировой коммуникации. На самом деле я совершенно уверен, что если бы государство не вмешивалось, интернет сам бы создал конкурентоспособную валютную и банковскую систему, которая бы существовала совершенно вне компетенции государства. Весьма приемлемый способ реформы, который государство могло бы применить прямо сейчас, - просто ничего не делать. Возможно, доллар уже не спасти, но не сами деньги. Деньги – это важная часть рыночной экономики, так что пусть рынок сам создает их и сам ими управляет.

Ставки невозможно переоценить. Прямо сейчас необеспеченные бумажные деньги разрушают цивилизацию. Они разрушили балансовые листы и исказили финансовые рынки. Они разрушили культуру, заставив весь мир поверить, что процветание может появиться по волшебству, что камни можно превратить в хлеб. Они могут все же спустить с поводка разорительную инфляцию, которой будут рады диктаторы, деспоты и жестокие тираны.

Насколько важны здоровые деньги? От них зависит вся цивилизация. К черту правительственные программы. К черту международные комиссии. К черту попытки манипулирования и контроля, после чего нас всегда грабят, и мы становимся беднее, чем были бы без всего этого. Мы должны соглашаться только на то, за что боролись старые либералы 18-го и 19-го веков. Все, о чем мы просим, - это не вмешиваться в экономику.