Лью Роквелл о создании Института Мизеса

Автор: Лювелин Роквелл (Llewellyn H. Rockwell Jr)

[Выдержка из взятого Брайаном Доэрти (Brian Doherty) интервью, появившегося в журнале SpintechMag.com 12 мая 1999 г. под заголовком «Либертарианство и старые правые» (Libertarianism and the Old Right). Переиздано в 2003 г. в сборнике интервью и выступлений Лью Роквелла (Lew Rockwell) «Беседы о свободе» (Speaking of Liberty)].

Брайан Доэрти: Каковы были истоки Института Мизеса? Сложно ли было в самом начале?

Лью Роквелл: Во время моего пребывания в округе Колумбия самыми счастливыми моментами для меня были звонки от студентов, хотевших узнать больше о Роне Поле (Ron Paul) и его идеях. У него была огромная поддержка в университетских городках Техаса. Он привлекал студентов своим умом, принципиальностью и радикальностью.

Но мне казалось, что рассылать студентам записи выступлений и брошюры – недостаточно. Мне хотелось сделать что-то большее, но я не видел на горизонте ни одной либертарианской организации, фокусирующейся на продвижении академических исследований, сосредоточенных именно на австрийской школе.

Я также был обеспокоен тем, что Людвиг фон Мизес (Ludwig von Mises) после смерти стал терять свой статус как мыслителя. Положение Фридриха Хайека (Friedrich Hayek) благодаря Нобелевской премии было более надежным. Но рационализм Мизеса, строгость его мышления и его прозы, убежденность в том, что экономика – логическая система, заслуживающая называться наукой, казалось, стали блекнуть.

Свободные предприниматели стали обращаться к более мутным мыслителям, монетаристам, позитивистам и даже институционалистам, незаинтересованным в великом проекте Мизеса. Казалось также, что это сопровождается нежеланием рассматривать сложные и радикальные вопросы на том основании, что они политически невыгодные. Имело место пересечение с тем, что происходило в политике. С начала 1970-х в консервативном движении все больше преобладали представители старых левых, перешедшие на сторону правых. Данные так называемые неоконсерваторы сменили лагерь, протестуя против «изоляционизма» в программе иностранной политики Джорджа Макговерна (George McGovern), но на самом деле они не изменили свои взгляды по национальным вопросам.

Стоит отдать должное тому, что неоконсерваторы всегда признавали, что не они оставили демократов, а демократы оставили их.

Они открыто превозносили наследие Вудро Вильсона (Woodrow Wilson), Франклина Рузвельта (Franklin Roosevelt) и Гарри Трумэна (Harry Truman) – виновников массовых убийств, возомнивших себя диктаторами.

Такая позиция нуждалась в опровержении и противодействии, но вместо этого консерваторы-милитаристы приняли неоконсерваторов как союзников в единственном важном для них вопросе – экспансии военного государства. Для Мизеса, оставившего много глубоких сочинений о войне и государственничестве, в этом новом консенсусе места не нашлось.

Правым – сторонникам Рональда Рейгана (Ronald Reagan) было мало альтернатив. Вашингтонские либертарианцы все больше стали тяготеть к политике и обобщенной озабоченности респектабельностью (они идут рука об руку) и все меньше к австрийской экономике и чему-либо отдающему идеализмом или высокой теоретической проблематичностью. Целью стало пригласить к себе на вечеринку Алана Гринспена (Alan Greenspan).

Похожую тенденцию я заметил среди институтов, выдающих гранты и стипендии. Казалось, они заинтересованы в поощрении лишь студентов «Лиги плюща» мягкого классического либерального уклона, вместо того чтобы содействовать конкретному развитию и применению на практике радикальной мысли.

Еще один отброшенный мною подход – квиетизм. Меня никогда не впечатляла идея о том, что следует самодовольно бездействовать, радуясь своей исключительности и надеясь, что другие рано или поздно примкнут к нам. Конечно, идеи находят последователей, но реальность показывает, что их нужно активно продвигать по всем фронтам.

Таким образом, Мизес, мыслитель, так много сделавший для воскрешения старомодного, строгого либерализма, отошел на второй план, став жертвой движения, сторонящегося таких нереспектабельных мыслителей. Теория и практика Мизеса быстро угасали. Я вознамерился это изменить и помочь поколению студентов, оставшихся без внимания. Идеализм – это то, что возбуждает юные сердца, и тогда казалось, что единственный идеализм, доступный студентам, исходит от левых. Я обратился к своей давней любви к Мизесу, его гениальности и смелости и заговорил о проекте с его вдовой Маргит фон Мизес (Margit von Mises). Она загорелась и взяла с меня обещание посвятить этому всю свою жизнь, и мы приступили к работе.

Когда я попросил Мюррея Ротбарда (Murray Rothbard) взять под свое руководство академические дела, он обрадовался, как ребенок рождественским утром. Мы договорились, что целью будет предоставить систему поддержки, способную восстановить австрийскую школу как игрока в мире идей, чтобы можно было противостоять левому и правому государственничеству и победить его. Главная критика австрийской экономики в те дни основывалась на том, что она не имеет формального или строгого характера, потому что отказывается от использования математики как инструмента для построения экономической теории. Но это абсурд. У Мюррея фактически было два диплома: по экономике и математике. На кону стояла не компетентность австрийцев, а фундаментальный методологический вопрос: можно ли методы естественных наук импортировать в общественные науки посредством экономики? Ответ австрийцев был отрицательным.

В то же время в критике присутствовало зерно истины. Американская академическая среда не предоставляла никаких формальных условий для изучения экономики с австрийской перспективы. Большинство тогдашних практиков были самоучками, поэтому даже их перспектива касаемо возможности создания альтернативной формальной системы экономики была ограничена. Я хотел восполнить этот недостаток, создав теневые университетские условия, где студенты могли бы изучать экономику под руководством поколения австрийских ученых, последовавшего за Мизесом, особенно Мюррея. Мюррею понравились наши программы. Он преподавал по вечерам и засиживался до 3 или 4 часов ночи, обсуждая со студентами идеи. Он всегда был доступен, непринужденно смеялся и никогда не имел дурных предчувствий. Он учился у всех окружающих и отказывался от статуса «гуру», который запросто мог бы принять. Студенты, приходившие к нам, ожидая строгой обстановки субъективного теоретизирования, к своему удивлению обнаруживали нечто больше напоминавшее салон, где интеллектуальные поиски были свободными и открытыми. Так и должно было быть, дабы уравновесить строгость материала. Дух Мюррея до сих пор воодушевляет все наши программы.

В самом начале я столкнулся с проблемой финансирования. Я хотел предоставить Мюррею кафедру, но вскоре обнаружил, что устоявшиеся фонды не станут помогать, если он будет в штате. Они явно не хотели поддерживать организацию, отстаивающую такие идеи, как упразднение центральных банков или пересмотр подхода к истории, и несогласную с двухпартийным вашингтонским консенсусом.

Между тем корпоративные фонды не слишком заинтересованы в идеях вообще, а тем более в таких, какие угрожают статус-кво. Сейчас это уже стало клише, но я также обнаружил, что крупные корпорации – не самые ревностные сторонники свободного предпринимательства. Кроме того, я обнаружил, что к большинству денег устоявшихся фондов и корпораций привязаны ниточки. И если я желал для Института Мизеса какого-то институционального качества, помимо идеологической позиции, – так это независимости. Я не хотел впрягаться в поддержку шатких политических проектов, таких как ваучеры и зоны свободного предпринимательства, и не хотел быть вынужденным подчеркивать какие-то аспекты теории Мизеса только потому, что они модные, при этом преуменьшая значение других. Я ни за что не хотел цензурировать кого-то из ассоциированных ученых из-за того, что какой-то шишке из фонда не нравится то, что он говорит.

Я хотел увидеть полноценную австрийскую программу, профинансированную и представленную последовательно, без страха и независимо от чьего-то мнения. Институт Мизеса должен был выполнять глубокую и обширную работу. Он должен был свободно поддерживать исследования в таких областях, как экономическая методология, не интересующая корпорации, или критиковать последние политические трюки, что не интересует фонды. Наконец, правительственное финансирование вообще не рассматривалось. В итоге мы получили поддержку почти исключительно частных спонсоров. У меня был большой список деловых контактов, так что с него я и начал. Рон Пол и другие написали письма своим контактам, что сильно помогло, и у меня было достаточно сбережений, чтобы несколько лет работать без зарплаты. Сейчас [1999 г.] мы уже у дел 17 лет, и понадобилось немало времени, чтобы достичь жизнеспособности. Но мы строили медленно и осторожно, кирпичик за кирпичиком, и теперь у нас есть прочное здание. И мы сохранили свою независимость и свои преимущества.