Что писали в своих воспоминаниях немцы, которых провели строем по Москве в 1944 году

События 17 июля 1944 года, происходившие на улицах советской столицы, многие годы вспоминали не только москвичи, но и весь мир. В историю этот день вошел как «парад побежденных». Несколько часов по улицам и бульварам тянулась бесконечная вереница пленных. Они стали живым доказательством фразы «Враг будет разбит! Победа будет за нами!». 

Показательная казнь 

Идея прогнать по московским улицам остатки фашистской группы армий «Центр», захваченных Красной Армией на Белорусских фронтах, принадлежала якобы лично наркому Берии. Лаврентий Павлович со свойственной ему изобретательностью предложил реализовать мечту Гитлера. Дать его солдатам возможность пройтись по Москве. Но не в качестве победителей, а в качестве униженных побежденных. Сталин идею наркома одобрил. 

Готовился «парад» в режиме чрезвычайной секретности, поэтому даже москвичи до последнего момента не знали, что именно произойдет 17 июля. Только утром  объявили по радио, что в Москве планируется масштабное конвоирование немецких военнопленных. Не догадывались о предстоящем моральном испытании и сами немцы. Когда из Белоруссии их доставили эшелонами в Москву, многие решили, что для массовой публичной казни. После плена и возвращения в Германию рядовой Вермахта К. Хельмут напишет, что многие из его сослуживцев ранним утром 17 июля мысленно прощались с родными, готовясь к показательному расстрелу. 

Пешком в Сибирь 

Свидетель июльских событий, советский переводчик Валентин Бережков во время многочисленных рабочих командировок по долгу службы встречался и общался с участниками «парада побежденных». Часто они пересказывали слухи, которые витали над толпой, стоявшей на окраине Москвы. Одна из догадок – что их «пешком погонят в Сибирь», а по дороге «все до единого замерзнут». О русских зимах немецкие солдаты знали не понаслышке, поэтому не питали иллюзий по поводу «сибирского путешествия». 

Немцы морально настраивались на «пеший поход в Сибирь». В том, что он точно будет, многие не сомневались. Ведь не зря же им накануне, 16 июля, раздали усиленные пайки с кашей, хлебом и салом. Подкрепиться перед долгой дорогой было не лишним. 

Моральное удовлетворение 

В разговоре с Берией Сталин якобы поставил наркому несколько условий. Первое – москвичи и гости столицы должны получить «моральное удовлетворение». Второе – «не допустить никаких актов насилия в отношении немцев», ведь победитель должен быть великодушным. 

Когда немцам стало понятно, что придется идти по московским улицам, многие решили, что их отдадут на растерзание разъяренным москвичам. В воспоминаниях, пересказанных Валентином Бережковым, говорилось, что пленные не на шутку испугались. Решили, что русские голыми руками разорвут их за совершенные зверства. А в итоге были «обескуражены выдержкой и спокойствием», с которыми москвичи наблюдали за бредущими фашистами. 

О том, что «никаких происшествий в городе» при прохождении пленных немцев не случилось, докладывал и Берия. В отчете No 763-Б на имя товарища Сталина он писал, что «население вело себя организованно». Нарком обращал внимание, что среди немногочисленных агрессивных выкриков можно было различить «Смерть Гитлеру!» и «Смерть фашизму!». Несколько раз кто-то со злобным отчаянием истошно закричал: «Сволочи, чтоб вы все подохли!». Конвоиры также слышали от москвичей сожаления о том, что «не перебили зверей на фронте», и ироничное «довоевались». 

На милость победителю 

Очевидцы событий рассказывали, что реакция москвичей была более эмоциональной. Вместо антифашистских лозунгов, о которых писал Берия, часто стоящие просто отпускали в адрес немцев крепкое словцо. Кто-то пытался плюнуть проходящему мимо врагу в лицо. Несколько раз в пленных запустили старым башмаком. А мальчишки ловко «обстреливали» фашистов картофелинами. 

К марширующим по московским улицам генералам народ испытывал больше злобы и ненависти. Якобы по задумке Берии их специально не стали переодевать, поэтому офицеры шли с «крестами». Большинство из них не тупили взор, но старались не встречаться глазами с русскими.

 На солдат толпа реагировала более сдержанно. Выглядели «бравые солдаты Третьего Рейха» потрепанно. Грязная и обветшалая форма. На ногах – «странная обувь», вплоть до самодельных «чуней». Некоторые шли по горячему московскому асфальту босиком. Кто-то держал под мышкой свернутое одеяльце или подушку, кто-то кутался в женский платок. У многих на поясах бряцали пустые консервные банки, заменявшие солдатские котелки. Такая армия вызывала ироничное сочувствие. Особенно у женщин. Поэтому в толпу иногда кидали куски и даже целые буханки хлеба. 

«Большой вальс» 

Операцию НКВД по прогону 57 640 немецких солдат и офицеров по московским улицам назвали «Большой вальс». Со стадиона «Динамо» и «Ипподрома» военнопленные прошли по Садовому кольцу к Курскому вокзалу и станции Канатчиково, где были посажены в эшелоны и направлены в лагеря.

 Как позднее писал немецкий ефрейтор К. Хофман, главным для всех участников «вальса» было «чувство оцепенения». Он вспоминал, что «даже голод притупился». Единственное чего хотелось – пить. Между собой пленные за всё время едва перекинулись парой слов. Многие из участников того «парада» с обеих сторон отмечали «густую тишину», которую нарушало шарканье тысячи подошв об асфальт. А еще запомнился едкий запах пота, который исходил от давно не мытых солдатских тел. 

Хофман писал, что на московских улицах «все испытывали смешанные чувства». Такие, которые возникают после того, как «после триумфа упасть на самое дно». Но тогда, в Москве, появилась и обнадеживающая мысль о шансах уцелеть, вернуться домой. Он вспоминал, что еще в Белоруссии русские выискивали среди пленных предателей. Их расстреливали сразу. Так что, «как ни странно, но нам повезло, что мы были немцами», – писал Хофман. 

Другой участник событий, немецкий солдат Б. Браун, рассказывал позднее, что не испытывал унижения, когда брел по московским улицам. «Каждый был солдатом, и просто выполнял приказ конвоира», – вспоминал Браун. «Мы смотрели на русских. Они – на нас», и каждый думал о том, что на войне происходят вещи и похуже этого позорного «Большого вальса».