Генеральный директор золотодобывающей компании Nordgold Николай Зеленский: «Новых проектов в отрасли почти не осталось»

Интервью с генеральным директором Nordgold Николаем Зеленским взял Виталий Петлевой.

Золотодобывающая компания Nordgold

Основной бенефициар – Алексей Мордашов, 11,8% обращается на LSE. Капитализация – $1 млрд. Финансовые показатели (2014 г.): выручка – $1,2 млрд, чистая прибыль – $123 млн. Добыча в 2014 г. – 984 000 унций в золотом эквиваленте.

Николай Зеленский, генеральный директор Nordgold

• 1973 - Родился г. Ленинграде. Окончил Санкт-Петербургский технический университет по специальности «биофизика», защитил диссертацию по молекулярной генетике в Техасском университете, получил степень МВА Университета Вандербильта (США)
• 2001 - Консультант нью-йоркского отделения McKinsey
• 2002 - Консультант московского отделения McKinsey
• 2004 - Назначен директором по стратегическому развитию горнодобывающего дивизиона «Северсталь-ресурс»
• 2007 - Занял пост генерального директора золотодобывающей компании Nordgold.

В начале 2000-х Алексей Мордашов решил выйти за рамки сталеплавильного бизнеса. Он стал скупать активы в разных отраслях, а потом формировать из них самостоятельные структуры. Первый золотодобывающий актив Мордашов купил в 2007 г. – это были рудники Суздаль и Жерек в Казахстане, а также Апрелково (Забайкальский край) и Нерюнгри (Якутия). В том же году Николай Зеленский стал директором золотодобывающего подразделения «Северстали». В 2012 г. Мордашов вывел золоторудные активы в отдельную структуру – Nordgold, она провела IPO на Лондонской фондовой бирже, инвесторы оценили ее в $2,8 млрд. К тому времени Nordgold пополнилась неплохими активами: приобрела рудники Ирокинда, Зун-Холба и Березитовый в России, рудник Taparko и проект Bissa в Буркина-Фасо, а также рудник Lefa в Гвинее. Несмотря на падение цен на золото и не слишком впечатляющие финансовые показатели (в прошлом году прибыль Nordgold – $130 млн), Мордашов исправно получает дивиденды – компания выплачивает их каждый квартал (Мордашову в Nordgold принадлежит 88,2%). За 2014 г. он получил примерно $34,4 млн, а всего с момента IPO компания выплатила Мордашову около $100 млн дивидендов. Как менеджмент Nordgold намерен бороться с кризисом ликвидности, насколько критична для компании цена на золото и стоит ли ждать от Nordgold новых приобретений, рассказывает Николай Зеленский.

– Что дальше будет с ценами на золото?

– Золото за несколько тысяч лет доказало свою релевантность в этом мире. Поэтому спрос пусть и колеблется – он актуален и по большей части есть всегда. Что касается цены, то очень важным ее элементом остается уровень себестоимости производства. Если раньше она была довольно ровной у большинства производителей, то сейчас многие рудники оказывались на грани или за гранью рентабельности. Одним компаниям удалось снизить затраты, а другим – нет. По разным причинам. Те, кому удалось, сейчас зарабатывают больше денег. Те, кому не удалось, определяют нижнюю границу цены на металл. Цена не будет падать ниже, чем себестоимость производства последних по рентабельности 20% мировых производителей. А это в среднем $1150–1200 на унцию. В последние пару лет мы видим, что цена до этого уровня добиралась, отскакивала – и так несколько раз.

Еще один фактор: нынешний год или прошлый год окажутся пиковыми по объему производства золота в мире. Новых проектов в отрасли почти не осталось: в Южной Африке подземные рудники истощаются, новых не строят, в США намечается падение производства, связанное с сильной нацвалютой, в Австралии тоже начинается спад. А новых открытий нет с 2012 г. Большие компании достраивают старые проекты и урезают инвестиции в геологоразведку. После этого – только снижение производства. И эту тенденцию тяжело развернуть. С 2000 г. наблюдался рост цены, а производство падало вплоть до 2008 г., и только восемь лет роста цены на металл позволили «кораблю» развернуться. Очень много денег и времени занимает геологоразведка, проектирование, лицензирование, строительство. 2014–2015 годы будут пиковыми, потом добыча опять покатится вниз, и все это будет играть в пользу повышения цены на золото.

И так до следующего долгосрочного роста цен. Это цикличность индустрии – тут уж ничего не поделаешь. Когда происходит бум, все стараются инвестировать в отрасль, хотя, по идее, надо это делать именно тогда, когда сформировался спад. И циклы эти будут столько, сколько будет жить человечество.

– Как для вас прошел 2014 год, в каком состоянии компания на пороге кризиса?

– Сейчас мы находимся в очень хорошем состоянии: у нас значительно снизились затраты, до одних из самых низких в мире, – себестоимость с учетом капвложений в действующие активы сократилась по 2014 г. на 19% до $887 на одну унцию золота, кроме того, мы наращиваем производство. Свободный денежный поток вырос практически втрое, до $180 млн, EBITDA по итогам года увеличилась до $487 млн, а операционный денежный поток – до $329 млн, и это несмотря на то, что мы не продали часть золота в прошлом году из-за низких цен. Этот переходящий остаток мы реализовали в I квартале 2015 г. по более высокой цене.

Плюс у нас есть два проекта, которые мы уже готовы строить, – Bouly в Буркина-Фасо и «Гросс» в Якутии. Есть также портфель проектов на стадии геологоразведки, которые мы постепенно развиваем.

У компании сейчас очень сбалансированное состояние. Чистый долг (сократился на 13,3% – с $723,9 млн до $627,3 млн) у нас постоянно снижается, благодаря тому что мы генерируем свободный денежный поток, так что сейчас отношение чистого долга к EBITDA составляет 1,3. Мы считаем этот уровень комфортным, хотя хотелось бы, конечно, еще меньше, поскольку золото – это волатильный товар, а порой необходимо инвестировать в строительство рудников и это создает пиковые затраты.

Мы ежеквартально платим дивиденды – 30% от чистой прибыли, распределяемой между акционерами, по итогам года она составила $130 млн. Акционеры, с которыми я общаюсь, дивидендами довольны.

– Какие капитальные затраты вы предполагаете на 2015 г.?

– Капзатраты на поддержание работы действующих активов в этом году останутся примерно на уровне прошлого года. Всегда надо где-то достроить хвостохранилище, например, докупить технику. В прошлом году мы потратили по этой статье порядка $100 млн. У нас в бюджете 2015 г. планируются затраты в размере $95 млн на строительство нового рудника Bouly (общие инвестиции в данный проект оцениваются в $140 млн). Есть еще месторождение Гросс – с несколько большим объемом вложений в $260 млн. Девальвация рубля положительно сказывается на нашем желании ускорить реализацию этого проекта, пока есть возможность воспользоваться низким рублем и упавшим спросом на горное оборудование.

– Как на компанию повлияли санкции?

– Санкции и все, что связано с макроэкономической и геополитической обстановкой, по чисто экономическим причинам на нас повлияли скорее положительно. После девальвации рубля у российского сегмента бизнеса Nordgold затраты в долларовом эквиваленте снизились. Цена на золото при этом осталась на том же уровне, а потому рентабельность выросла. Насколько ситуация улучшилась – будет видно только по итогам I квартала. Мне кажется, что падение издержек в I квартале по российскому сегменту можно ожидать на уровне 25–30%. У российских активов около 80% всех затрат номинировано в рублях. Остальное – затраты в твердой валюте, например на импортное оборудование.

Кроме того, мы генерируем существенный денежный поток, в результате чего у нас накапливается валюта, и мы размещаем ее в банках по очень выгодной ставке. Сейчас на внутреннем рынке образовался дефицит валюты, и если раньше ставка на валютный депозит была 1,5%, то сейчас можно увидеть ставку в 5%. Поэтому компания с финансовой точки зрения только усилит свою позицию, благодаря тому, что произошло в геополитике и макроэкономике.

– Труднее стало разговаривать с партнерами за рубежом?

– Мне кажется, у нас конструктивные отношения со всеми зарубежными партнерами. У нас проблема рефинансирования на повестке дня не стоит. Мы в марте прошлого года заместили наши краткосрочные кредиты Сбербанка долгосрочными по привлекательной ставке. Теперь только в середине 2016 г. ожидается погашение $125 млн долга – цифра для нас скромная, учитывая, что у нас на счетах достаточно средств: на 1 февраля было $350 млн. И при этом компания продолжает генерировать свободный денежный поток.

Мы ведем нормальный конструктивный диалог с зарубежными кредиторами в принципе, так как нам когда-нибудь придется к ним обратиться. И я вижу благоприятное отношение у коллег к компании. Встречался недавно с некоторыми европейскими банками, они готовы предоставлять финансирование, если нам нужно. Очевидно, что для Nordgold никакие «окна» не закрыты.

Есть нормальное понимание, что мы бизнес и работаем как деловые люди. Превалируют долгосрочные коммерческие отношения, и все относятся с пониманием к тому, что как они, так и мы должны соответствовать требованиям правительств тех стран, где каждый из нас работает. Негативного отношения я не видел. Более того, в прошлом месяце мы получили разрешение от французского правительства на инвестиции в проект во Французской Гвиане. Это было непросто с точки зрения новых для нас процедур, но вопрос был решен в нашу пользу.

– На вас лично кризис как сказался?

– На мне? Ну вот зарплата моя девальвировалась. Вместе с зарплатой всех других работников Nordgold. Но нельзя абстрагироваться от того пространства, где мы живем, хотелось бы, конечно, видеть стабильное развитие страны, без кризисов, интегрированной в мировое сообщество, и чтобы государство продолжало повышать благосостояние своих граждан, как это было в начале 2000-х. Я же не только менеджер, я и гражданин. В абсолютном значении мне, конечно, проще переживать кризис. Серьезных личных проблем я не испытываю. Компания даже укрепляется, поэтому беспокоюсь за страну.

– Вы говорите, что кладете долларовую выручку на депозиты, а регулирующие органы вас не заставляют ее сдавать?

– Nordgold – голландская компания, у нее есть активы в России, Казахстане, Африке и Латинской Америке. Золото из Африки мы продаем напрямую владельцам европейских аффинажных заводов. В России мы реализуем золото российским банкам – это внутренние продажи в рублях. Получаем от покупателей деньги, обмениваем немедленно на доллары и кладем в банк. Почему доллары? Выручка у нас в долларах, кредиты в долларах, логично держать и остатки на счетах тоже в долларах. В таком случае мы полностью хеджируем валютные риски и при каких-либо колебаниях курса у нас в этом треугольнике (выручка – кредиты – остатки на счетах) ничего не меняется. Так что по большому счету в России у нас валютной выручки нет. Слава богу, пока в России разрешено держать валюту на счетах. Будем надеяться, что этого не отменят, потому что, в случае если это произойдет, весь бизнес в стране будет совершенно другим.

– У Nordgold активы представлены в разных частях планеты, а где комфортнее вам работать?

– Каждый рынок имеет свою специфику, идеального места в мире нет. Например, рынок Буркина-Фасо, как мне кажется, наиболее благоприятный в нашем портфеле. Во-первых, низкий уровень бюрократии, есть искреннее желание государственных органов развивать горнодобывающую индустрию. Из-за этого решения принимаются достаточно быстро. В течение года можно получить все разрешительные документы на добычу. Простое регулирование строительства. Это позволяет оперативно реализовывать инвестиционные проекты.

С другой стороны, налоговый кодекс, как у любой молодой страны, периодически меняется, так что могут возникать новые обременения. Но если подписал конвенцию перед началом строительства, которая определяет деятельность предприятия на все ее будущее, к тебе вопросов больше не будет. Как мы видим, эти конвенции не оспариваются. Минус в том, что возврат налога на добавленную стоимость мы ожидаем по полгода. Многое зависит от того, как государство составит свой бюджет. Иногда приходится ждать больше.

В России стабильный налоговый режим. Налог на добычу полезных ископаемых выше среднего – 6%, но, с другой стороны, разумным образом применяется. Плюс есть возможность достаточно быстро возмещать НДС. Не везде в мире так. Люди часто забывают: налоговый кодекс и приверженность ему – это не обязательная данность, а привилегия стран более развитых, к которым Россия движется. Однако система недропользования у нас излишне бюрократизирована. Много бумажной работы, чтобы получать разрешения, бесконечные доказывания и одобрения ТЭО кондиций. Это действительно утомительно, и, мне кажется, это необоснованно.

Мы в Буркина-Фасо работаем точно так же эффективно, как и в России, но там этих бесконечных плановых и внеплановых проверок нет. Вы лицензию получили, и ваш план горных работ – ваше личное дело. Очевидно, что вы будете эксплуатировать недра с максимальной для вас выгодой и эффективностью, а значит, и для государства тоже: получать максимальную выручку, платить максимальный НДПИ, максимальный налог на прибыль. Плюс государства в африканских странах владеют 10%-ной долей в таких проектах, а потому получают и дивиденды. Проверять нас по 20 раз, насколько мы эффективно отрабатываем наши запасы, нет для них смысла. А в России проверяют.

И мы постоянно должны соответствовать параметрам первоначального ТЭО, а если что-то меняется (руда, например), появляются дополнительные потери, их надо сложным затратным образом обосновывать. Или, например, откуда Минприроды при выдаче лицензии знать, сколько нужно чего пробурить на абсолютно зеленом поле, где пока никто не понимает, как рудное тело выглядит? Во всем остальном мире определились: вам выдают лицензию – вы платите за площадь. И платежи увеличиваются таким образом, что вам самим выгодно разрабатывать месторождение. А там внутри месторождения вы сами определяете, канавы вы копаете или бурите. Мне кажется, наш подход точно повышению ВВП не способствует.

С другой стороны, в России есть квалифицированные рабочие, нацеленные на зарабатывание денег. Не в каждой стране такое есть. Ну, по крайней мере, вахтовики едут в другой регион, живут на вахте и они нацелены на заработок. Поэтому, если правильно выстроить систему мотивации, эти люди реально будут больше работать, готовы меньше перерывов делать на перекур. Действительно видно, что с такими людьми можно достигать хороших результатов.

– Так в итоге где комфортнее?

– Я бы сказал, что и там и там работаем, и там и там продолжаем инвестировать, нас в целом устраивает. Конечно, есть и нюансы. Я вернулся с конференции в ЮАР, где встречался с министрами недропользования Гвинеи и Буркина-Фасо. Всем откровенно сказал, что нам хочется улучшить, – видно, что прислушиваются.

– А компетенции вам хватает?

– Да хватает, на руководящие должности в Африке мы в основном привлекаем экспатов, как это делают многие другие международные компании. Репутация у нас хорошая, люди к нам с удовольствием идут. У нас кадры из Австралии, Канады, ЮАР и т. д.

– Nordgold очень быстро увеличилась в размерах, буквально за пару лет вырвавшись в число лидеров по производству золота, но на уровень в 1 млн унций к 2013 г. так и не вышла. Это похоже на болезнь роста: в самый ответственный момент вы столкнулись с низкими содержаниями на Lefa, был ремонт на Taparko, отложили запуск месторождения Гросс в Якутии. Почему это произошло?

– В любом развитии есть проблемы, которые надо решать. Без проблем никто никогда ничего не добивался. Мы извлекаем из этого уроки. Проблемы бывают самые разные, но всегда решаемые. Например, на Lefa мы много усилий вложили в то, чтобы выйти на нужные нам объемы добычи руды с определенным содержанием золота в ней. На Суздале столкнулись с изменением химического состава руды, что сказалось на извлечении, но за счет некоторых изменений в перерабатывающем цикле в текущем году вернемся на плановые уровни. Каких-то катастрофических проблем, с которыми мы не могли бы справиться, у компании нет.

Объясню, почему мы не вышли на производство 1 млн унций к 2013 г. Изначально мы дали такой прогноз в 2010 г., в нем подразумевалось, что проект «Гросс» к 2013 г. уже будет запущен, он должен был дать более 100 000 унций в копилку общего объема производства.

Когда мы начали развивать проект, мы приняли решение подойти к его реализации осторожно и провести опытно-промышленную стадию перед стройкой. В прошлом году она успешно завершилась, показала хорошие результаты, и теперь можно начинать стройку. В настоящее время мы завершаем работу по получению всех необходимых для этого документов.

Вероятно, можно было обойтись и без опытно-промышленной стадии, сразу построить и запустить «Гросс», но мы хотели быть уверены, что вероятность успеха этого проекта будет максимальной, прежде чем вкладывать большие инвестиции.

– Но Nordgold – публичная компания, и ее инвесторы, видимо, брали в расчет ваши заявления и прогнозы. Не приведет ли то, что ваши прогнозы не сбываются, к снижению уровня доверия к компании со стороны инвесторов?

– Мы произвели 924 000 унций золота в 2013 г., что само по себе 92% от той суммы, которую вы назвали в 2010 г., и на 9% выше нашего прогноза на этот год. В 2014 г. мы выпустили 1 017 000 унций сплава Доре – и тоже без Гросса, еще больше повысив производительность наших предприятий и снова перевыполнив прогноз, данный в начале года.

Для меня цифра в 1 млн унций не значит ровным счетом ничего. Она юбилейная, никакой пользы не дает. Если бы это была игра в преферанс, где дополнительные 10 очков записываются тому, кто первым набирает 30, тогда было бы понятно, зачем стремиться к некой конкретной цифре. А здесь это не важно. Главное – какая доходность у бизнеса.

– А какой урок вы извлекли из освоения Гросса? Что не надо долго изучать проект и сразу нужно приступать к его разработке?

– Нет. Я бы и в следующий раз поступил так же. В мире есть огромное количество проектов, которые реализовывались в спешке, не до конца изучив рудные тела. В результате в процессе строительства или при запуске компании испытывали колоссальные проблемы, теряли огромные деньги. Пускай мы построим «Гросс» позже, но денежный поток, который принесет проект, от этого не уменьшится.

– Почему большая часть ваших приобретений за рубежом? Вы почти ничего не покупаете в России.

– С самого начала стратегия компании была ориентирована на построение международного бизнеса. Это обусловлено тем, что самыми дефицитными в нашей отрасли являются качественные запасы золота, а вероятность их нахождения выше, если смотреть не на отдельные регионы, а по всему миру. За последнее время в России мы ничего привлекательного не видели.

Это связано с тем, что запасы, которые были идентифицированы еще в советское время, истощаются. Кроме того, в России практически отсутствует рынок юниорских компаний, которые ведут геологоразведку. То есть новых месторождений открывается крайне мало и привлекательных из них еще меньше. Тем не менее в нашем портфеле проектов есть несколько месторождений в России, и это не только лицензии на флангах наших месторождений, которые мы выигрываем на аукционах, – Жанокская и Онот-Китойская площади, фланги Березитового рудника. У нас есть еще упомянутое месторождение Гросс, месторождение Урях в Иркутской области, 50%-ная доля в проекте «Прогноз» в Якутии, мы продолжаем инвестировать деньги в эти активы и уверены, что их можно будет эффективно разрабатывать. Но из-за ограниченной геологоразведки мы сейчас не видим в России новых интересных проектов, но видим их за ее пределами, туда и инвестируем.

– Какие точки роста вы сейчас видите? Намерены ли делать крупные приобретения?

– Сейчас готовимся строить Bouly или «Гросс», кроме того, у нас есть значительный портфель лицензий. Мы продолжаем бурение вокруг наших действующих предприятий, чтобы добиваться прироста запасов.

– То есть активная M&A-политика в прошлом?

– Нет, только вот в прошлом году закрыли сделку с компанией Columbus во Французской Гвиане. Проект Montagne d’Or требует $30 млн инвестиций, чтобы завершить ТЭО к 2017 г. В обмен мы получим 50,1% в данном активе. Дальше будем решать с Columbus, как строить и как партнеры хотят участвовать. В прошлом году мы закончили бурение на месторождении. В этом году у нас предусмотрено $10 млн на металлургические тесты, проектирование, экологический анализ.

– Насколько активно Norgold будет проводить M&A-политику?

– В этом вопросе есть некая диалектика. Первоначально нам надо было сформировать базу активов, это можно было сделать в короткие сроки, совершив несколько крупных сделок. Дальше мы активно развивали сырьевую базу внутри компании. В результате добились того, что у нас появились внутренние проекты развития. Рудник Bissa построили в 2013 г., проекты Bouly и «Гросс» у нас сейчас на подходе. В целом наши проекты очень высокого качества, имеют высокий уровень окупаемости. И это серьезный инструмент для дальнейшего роста. Внутренний рост можно планировать, самому выбирать, что и когда развивать, так как вы понимаете руду, инфраструктуру и сколько вам надо денег на строительство.

При этом мы продолжаем активно работать на рынке M&A, сейчас больше смотрим на проекты на ранней стадии – они дешевые. Вы покупаете проект за относительно небольшие деньги, даже если там окажется совсем не то, что предполагалось на предварительной стадии, вы можете списать эту инвестицию. В канадскую Northquest мы инвестировали $2 млн и получили примерно 25% акций компании. Если компания проведет бурение в следующие пару лет и окажется, что там ничего нет, то мы потеряем $2–3 млн. Это не то же самое, когда компания делает инвестиции, например, в $7 млрд и списывает практически все.

– На кого из крупных игроков вы сейчас смотрите?

– Ни на кого, у нас сейчас только маленькие компании на рассмотрении, мы несколько проектов ведем. У нас недавно была возможность купить у компании Carlisle их проект в штате Манитоба (Канада). Но в итоге другая компания сделку заключила.

Смотрим на недорогие проекты, необременительные для нашего баланса. Осуществлять сделки за акции мы пока не можем: нам не позволяет стоимость акций нашей компании. За живые деньги смотрим – мы вот прошлым летом купили у канадской компании Goldrush месторождение Ronguen в нескольких километрах от рудника Bissa. По запасам оно должно добавить еще год жизни для Bissa. Инвестиция небольшая, но высокодоходная.

– Пересматривать проекты или капзатраты не собираетесь в связи с падением цен на золото? Например, тот же Montagne d’Or?

– Именно Montagne d’Or нет. Мы считаем, он будет иметь высокую рентабельность даже при рыночной цене золота $1100 за унцию. Другие проекты тоже нет. Вот, например, рудник Bissa мы запустили в начале 2013 г. – в то время как раз цена на золото упала со $1600 до $1300 за унцию, что близко к текущим ценам. И вот при такой цене, затратив $250 млн на строительство, к сентябрю 2014 г. мы полностью окупили инвестицию. А это возврат на вложенный капитал (IRR) более 50%.

Главное – найти качественный проект. Для нас это месторождение, отрабатываемое открытым способом, с окисленными (простыми) рудами, с содержанием более 2 г золота на тонну руды и небольшим коэффициентом вскрыши, близкое к инфраструктуре. Если экономика складывается, то себестоимость выходит в районе $550 на унцию и получается хорошая доходность и окупаемость. Мы считаем, что Montagne d’Or должен быть похож на Bissa по своим экономическим параметрам, поэтому мы ожидаем, что там будет хорошая доходность, даже если цены упадут от сегодняшнего уровня, хотя они должны, по идее, возрасти. Так что проект перспективный и мы продолжим в него инвестировать.

– Основной акционер Мордашов увеличил в конце прошлого года свою долю примерно на 3%, а совет директоров одобрил обратный выкуп до 4,99% акций Nordgold – почему действия менеджмента и акционеров направлены на снижение ликвидности компании?

– Мордашов покупал акции, во-первых, потому, что они дешевые, торгуются сейчас существенно ниже их справедливой стоимости. А дивидендная доходность составляет 7–8%. Во-вторых, потому, что другие акционеры хотели продать: у кого-то с ликвидностью были проблемы, кто-то видел возможность быстро заработать в других бумагах на рынке. Компания же не имела права покупать бумаги ниже номинала.

Изначально количество акций в свободном обращении составляло 15%, а сейчас около 12%, принципиально ликвидность не поменялась – она и так достаточно низкая для большинства инвесторов. При нынешней ликвидности наша компания – это прежде всего инвестиция, которая имеет высокую дивидендную доходность. У нас свободный денежный поток $180 млн, капитализация – $700 млн. Где вы найдете компанию, которая торгуется по цене 3–4 свободного денежного потока?! Вообще такого нет. Это уникальная ситуация!

– Как вариант делистинг с биржи рассматриваете?

– Нет. Мы настроены на то, чтобы, наоборот, увеличить количество торгуемых акций, потому что ликвидность бумаг явно ненормальная. Вопрос «когда» будет решать совет директоров. Очевидно, сейчас препятствием является цена акций.

– То есть компания оказалась в мышеловке?

– Ну не в мышеловке! Мы в не очень простой ситуации, которая нам досталась, после того как Nordgold выделили из «Северстали». Компания оказалась с очень низкой ликвидностью. Поэтому сейчас мы думаем, как этот вопрос решить. Возможно, выкуп бумаг позволит улучшить ситуацию.

– А возможно, продажа новому стратегическому инвестору...

– Это точно нам ликвидность не поднимет, потому что, если мы продадим бумаги конкретному акционеру, он не будет торговать ими на бирже. Должна быть очень хорошо продуманная стратегия – очень важно при выпуске акций сформировать правильную базу инвесторов. Пакеты должны быть правильного размера, база акционеров с верным подходом к инвестициям. Это очень непростая работа. Например, когда мы выпускали облигации, мы сознательно выбирали инвесторов, определяли, кому какую долю выделить. В результате получилась хорошо торгуемая бумага с отличной ликвидностью. В последнее время у нее доходность понижается довольно активно. Несмотря на то что мы компания с рейтингом BB, наши облигации торгуются, как многие компании с рейтингом BBB. И связано это с тем, что мы показываем хорошие финансовые и операционные результаты. А также с тем, что бумаги ликвидны, люди могут быстро продать и купить наши облигации. Как быть с акциями – мы пока не определились. Мы в процессе.

– Как все-таки выбираться из мышеловки – может, приобретение другой компании?

– Купить другую недооцененную компанию за акции нам сложно в связи с тем, что, как правило, акционеры таких компаний недовольны низкой капитализацией и хотят просто получить деньги, им не интересны наши акции.

А что касается SPO, то это один из вариантов действий. Исходя из наших производственных и финансовых показателей, компания Nordgold должна иметь премиальный рейтинг, так как она имеет низкие затраты, при этом развивается и имеет хороший портфель проектов, которые позволят ей расти в дальнейшем. Подобные компании имеют мультипликатор EBITDA 8, наш же – 2,5. Очевидно, что наша капитализация должна быть в разы выше.

– Вот, например, ТМК нашла себе соинвестора в лице госкомпании «Роснано», которая выкупила допэмиссию компании по цене выше рынка, чем подняла ее капитализацию.

– Не знаю, как насчет «Роснано» в нашей отрасли. Мы будем действовать традиционными методами. Инвесторы нам нужны не только для привлечения капитала, но и для создания ликвидности. Большое количество небольших инвесторов, а не один большой, который получит пакет и не будет торговать. Если это произойдет, смысла в SPO не будет. Это непростая задача, но думаю, что мы добьемся достойной ликвидности и капитализации Nordgold.

– А часто Мордашов интересуется делами компании?

– С учетом того что г-н Мордашов – член совета директоров, мы регулярно обсуждаем планы по развитию, общаемся. Плюс мы регулярно общаемся отдельно. Он главный акционер и интересуется делами компании.

– Продавать не собирается?

– Мне такого не говорил. Насколько я понимаю, этот бизнес интересует его в долгосрочной перспективе.

– Вы говорите, что работать в России комфортно, но на самом деле инвестклимат в ужасном состоянии после возврата «Башнефти» в собственность государства. Вас эта история напугала?

– Этот вопрос надо задавать собственникам бизнесов...

– Но ведь тогда проблемы были и у менеджмента!

– Михаил Шамолин – мой хороший товарищ, я его хорошо знаю. И конечно, тогда была неприятная история, странная история. Слава богу, она закончилась тем, что никто не пострадал из менеджмента или миноритарных акционеров. А нашей компании, основным акционером которой является Алексей Александрович Мордашов, действительно комфортно инвестировать в России. Ему здесь комфортно работать и инвестировать, и нам, исходя из этого, тоже.

– Трагическая кончина одного из лидеров оппозиции что-то добавляет в картину инвестклимата в России? Как вы полагаете – это трагическая случайность, закономерность или что-то еще?

– Во-первых, я искренне соболезную семье и близким Бориса. Он был мужественным, честным человеком. Во-вторых, ну какая же это случайность? Видного общественного деятеля, бывшего первого вице-премьера правительства России цинично расстреливают прямо напротив Кремля. Это беспрецедентное, шокирующее событие! И вообще, все это вызывает глубокое сожаление. А как повлияет на инвестиционный климат, я судить не берусь.