Мир в 2020 году

Автор: Грегори Р. Копли (Gregory R. Copley)

Никто не способен предсказать будущее, но все же можно попробовать разумно предположить, чего нам стоит ожидать с учетом исторических тенденций, более широкого понимания условий, обстановки и характера лидеров, их обществ и структур, на которых эти общества базируются.

На эти прогнозы могут повлиять непредвиденные природные явления, внезапное появление истинных лидеров из неожиданных мест или ключевых прорывов в науке. Но все же мы можем отважиться на формирование правдоподобных суждений о мировом порядке, скажем, через десять лет – в 2020 году – при условии сохранения нынешних тенденций и персоналий и при знании нынешних исходных уровней благосостояния и потенциала.

В 2011 году мир, вероятно, будет по-прежнему находится в состоянии затяжного кризиса валют и экономических показателей. Он, по сути, носит массовый психологический характер и основан на представлениях о доверии, а в особенности – доверии к стоимости активов и к организациям.

В некотором отношении исторические тенденции сформировали у членов современных обществ чрезмерное доверие к способности организаций функционировать без надзора населения. В результате правительства разрослись и стали менее эффективными, а также начали претендовать на все большее количество общественных ресурсов, препятствуя росту производительности. В какой-то момент эти общества, находясь в тяжелом положении и доведенные до нищеты, потеряют веру в правительственные организации и преемственность руководства.

Возможно, конец второй декады XXI века окажется той самой точкой кипения, когда вера – психологический атрибут – исчезнет, и возникнет либо жесткая реакция, либо социальная неустойчивость и хаос. Этот прогноз основан на нынешней деятельности большинства правительств в современных экономиках, но реакции их населения будут варьироваться в зависимости от индивидуальных черт народа, резервов благосостояния и способности правительства и лидеров радикально адаптироваться, чтобы придать повторный импульс и привнести в свои общества успех и процветание.    

Сейчас, в 2010 году, мы видим, что ни одно крупное общество не готово к таким радикальным мерам, чтобы развернуть тенденции общественного недоверия к системам, и, фактически, концентрация законов и обычаев делает такое радикальное воздействие либо недопустимым, либо маловероятным, за исключением возможности крупномасштабной внешней угрозы, такой как война.  

Эта склонность к косности и сопротивлению радикальному изменению (которое привело бы к дискомфорту и потере личного богатства) укрепила «инерционный» подход. Люди редко видят, какие изменения происходят вокруг них; это маскируется последовательностью визуальных ориентиров и присутствием организаций, которые раньше их не подводили.

По сути, о современной эпохе говорят, что организации и появились для маскировки перемен, потому что перемены несут угрозу. Таким образом, когда системы, наконец, рушатся под весом долгов, социальных изменений и реакций, это выглядит неожиданным и внезапным.

Некоторые общества попросту скатятся к заниженным ожиданиям от своих внутренних и международных возможностей и материальной обеспеченности: многие современные общества позволят себе разрушаться постепенно, время от времени восстанавливаясь до какой-то степени, только для того, чтобы возобновить спад, за исключением тех случаев, когда им придется иметь дело с экзистенциальной проблемой, которая вынудит их уйти от бремени лет и вольет в них энергию для ответа.

Так что приближающееся десятилетие обещает дальнейшее уменьшение благосостояния крупных современных экономик при отсутствии катализатора для разворота тренда. 

А если западные общества ослабнут, возникнут ли новые общества, способные претендовать на богатство и власть? Необязательно. Нет гарантии продолжительного роста Китайской народной республики (КНР), Республики Корея, Российской Федерации или Индии. У всех есть определенные слабости, и каждая из них в разной степени зависит от мирового благосостояния.

На самом деле было бы опрометчиво преувеличивать устойчивость экономики КНР, Индии и даже России к внешним воздействиям, учитывая их собственные институциональные проблемы и низкий уровень благосостояния на душу населения. Еще важнее тот факт, что каждая из этих стран, опять же, по-разному, неудачно пыталась выстроить гранитный фундамент уверенности в себе в пределах своих обществ с помощью прочности и непогрешимости государственных иерархий.

Сейчас мы наблюдаем то, о чем говорилось в данной колонке ранее, то есть отсутствие мировой резервной валюты на замену доллару США, потому что ни юань КНР, ни индийская рупия, ни российский рубль, ни евро пока не пользуются мировым доверием. 

Тогда как же мы измерим богатство и власть при отсутствии валютного «аршина»?

Здесь появляется следующий фактор сохранения богатства, даже если это богатство абстрактно выражено в валюте. Благосостояние базируется на доверии к валюте, оно, в свою очередь, основано на доверии к стоимости базисных активов, которыми она обеспечена. В современных обществах – имеющих валюты, свободно обращающиеся по всему миру – стоимость актива сместилась с условной зависимости от золота к зависимости от других материальных определителей. 

В течение нескольких десятилетий она в большой степени базировалась на продукции сырьевой и перерабатывающей промышленности, а также на спросе на недвижимость – отсюда, соответственно, ее «ценность».  Инвестирование заемных средств в недвижимость в качестве базы для доступа к капиталу стало фундаментом западного инвестирования, налогообложения и власти.

Именно эта реалия оказалась в центре «мирового финансового кризиса» двух последних лет: попытка быстро и искусственно нарастить цены на недвижимость [если вообще можно считать любой аспект «процесса создания стоимости» неискусственным, то есть не включенным в реальный рынок].

Этот пузырь лопнул, а вместе с ним – большая часть возможности накапливать капитал и перемещать его на мировом уровне. Результат этого проявится в течение ближайшего десятилетия в сложности создания капитала, усилении национализма и, как следствие, принципа двусторонних отношений в финансировании торговли, и так далее.

Но существуют и другие тенденции, помогающие определить развитие событий в ближайшее десятилетие, особенно внезапность, с которой начинает проявляться изменение демографических моделей. К примеру, мы можем видеть, какое влияние оказали наводнения, вызванные Ла Нинья, на схемы распределения населения в Пакистане, стране с самым высоким уровнем прироста населения и самой высокой скоростью урбанизации. Теперь же сельскохозяйственная производительность деревень страдает от наводнения, а все больше людей переезжают в города, что существенно уменьшает производительность на душу населения в этой стране.  

Однако в большинстве современных обществ пик уровня прироста и переход к неожиданному сокращению населения, возможно, произойдет  в течение ближайших десяти лет. Уровни населения в ряде крупных стран в настоящее время не уравновешиваются замещающими рождениями, и может случиться так, что вскоре некоторые регионы постепенно останутся без населения, что приведет к сокращению спроса на недвижимость, который и являлся современным фундаментом измерения богатства и стоимости валюты.

Последний подобный случай снижения численности населения был связан с великим мором, последовавшим за татаро-монгольским нашествием в 12-м и 13-м веках, но в то время абстрактная ценность – такая как движимое богатство, выраженное в деньгах – не была настолько зависима от недвижимости, и особенно от дорогостоящей городской недвижимости.

Так что в 2020 году мир может столкнуться со значительным сокращением доступного капитала (в реальном исчислении доступность напечатанных, вздутых денег не будет иметь значения), снижением мобильности обществ и их способности получать доступ к товарам, не производимым в пределах досягаемости. Все это случится, если не будут приняты радикальные меры для оживления реальной производительности и экономической самодостаточности обществ.

И такой радикализм возможен только через лидерство. Именно этого мы и ждем.