Почему демократия поощряет плохих людей

Автор: Ханс-Херманн Хоппе (Hans-Hermann Hoppe)

Среди политических экономистов широко распространено следующее суждение: Любая монополия – это плохо с точки зрения потребителей. В классическом понимании монополия – это эксклюзивная привилегия, предоставленная единственному производителю товара или услуги, т. е. отсутствие свободного доступа в определенную отрасль производства. Другими словами, только один агент A может производить товар x. Любой такой монополист плох для потребителей, потому что без потенциальных новых участников в этой отрасли производства цена продукта x будет выше, а качество – ниже.

Такую элементарную истину часто используют как аргумент в пользу демократических правительств, в противовес классическому, монархическому управлению. Объясняется это тем, что при демократии вход в правительственный аппарат свободен – премьер-министром или президентом может стать кто угодно, – тогда как при монархии власть всецело принадлежит королю и его наследникам.

Однако данный аргумент в пользу демократии в корне неверен. Свободный вход – не всегда хорошо. Свободный вход и конкуренция в производстве благ – это хорошо, но свободная конкуренция в производстве антиблаг – нет. Например, свободный вход в бизнес пыток и убийств невинных людей или свободная конкуренция в контрафакции и мошенничестве – это не просто плохо, а очень плохо. Что же за «бизнес» представляет собой государственное управление? В данном случае мы не имеем дело с обычным производством благ для всех желающих. Скорее, это «бизнес», связанный с воровством и экспроприацией – посредством налогов и контрафакции – и укрывательством краденых благ. Следовательно, свободный вход в государственное управление не способствует ничему хорошему, а наоборот, потворствует злу.

Поскольку человек таков, как есть, в любом обществе существуют люди, алчущие чужого имущества. Некоторые подвержены подобным настроениям больше других, но обычно люди учатся не потакать им, или даже стыдятся их. Как правило, лишь немногим не удается успешно подавить в себе желание чужого имущества, и их собратья рассматривают их как преступников и сдерживают посредством угрозы физического наказания. При монархическом правлении лишь один человек – монарх – может законно потакать своему желанию чужого имущества, и как раз это и делает его потенциально опасным и «плохим».

Тем не менее монарх ограничен в своих редистрибутивных желаниях, потому что все члены общества научились рассматривать отнятие и перераспределение чужой собственности как нечто бесчестное и аморальное. Соответственно, они следят за каждым шагом монарха с крайней подозрительностью. А при открытом входе в государственное управление, напротив, любому позволено свободно выражать свое желание чужого имущества. То, что раньше рассматривалось как аморальное и, следовательно, подавлялось, теперь считается законным. Каждый может свободно желать чужого имущества во имя демократии, и каждый может удовлетворить это свое желание, если, конечно, сможет получить доступ к государственному управлению. Таким образом, при демократии угрозу представляет каждый.

Следовательно, в условиях демократии популярное, хоть и аморальное и антисоциальное, желание чужого имущества систематично подкрепляется. Любое требование законно, если заявить о нем публично под особым покровительством «свободы слова». Можно говорить что угодно, требовать чего угодно и брать что угодно. Даже, казалось бы, самое безоговорочное право частной собственности не защищено от редистрибутивных требований. Что еще хуже, благодаря всеобщим выборам к верхушке государственного управления получают доступ члены общества, меньше всего комплексующие по поводу присвоения чужого имущества, т. е. закоренелые аморалисты и талантливые демагоги, завоевывающие поддержку масс, играя на нравственно раскованных и взаимно несовместимых популярных запросах. Таким образом, ситуация становится еще хуже.

Традиционно монархом становились по праву благородного рождения. Единственным требованием было воспитание будущего монарха как хранителя династии, ее статуса и ее владений. Конечно, это не гарантировало, что монарх не будет плохим и опасным. Однако стоит вспомнить, что любой монарх, не выполнивший своего долга по сохранению династии – погубивший страну, вызвавший смуту, распри и беспорядки, либо каким-то иным образом поставивший под угрозу положение династии, – открыто рисковал быть нейтрализованным или убитым другим членом собственной семьи. Но в любом случае, даже если благородное происхождение и воспитание не исключали того, что монарх может быть плохим и опасным, не исключали они также ни того, что он может быть безобидным дилетантом, ни того, что он будет хорошим и праведным человеком.

И напротив, избрание управителей посредством всенародного голосования практически исключает возможность прихода к власти хороших или безобидных людей. Премьер-министрами и президентами становятся те, кто зарекомендовали себя как эффективные нравственно раскованные демагоги. Таким образом, демократия фактически гарантирует, что на верхушке государственного управления всегда будут только плохие и опасные люди. И в самом деле, в результате свободной политической конкуренции и выборов к власти будут приходить все более плохие и опасные люди, но, поскольку они занимают свои должности временно и сменяют друг друга, убивать их будут редко.

В связи с этим не остается ничего лучшего, как процитировать Генри Луиса Менкена (H. L. Mencken). «Политики, – отмечает он со свойственным ему остроумием, – редко оказываются на государственных должностях благодаря одним лишь заслугам, по крайней мере в демократических государствах. Если такое и случается, то это можно считать чудом. Как правило, их избирают по совершенно другим причинам, прежде всего, благодаря их способности впечатлять и очаровывать обделенных интеллектом… Отважится ли кто-нибудь из них сказать правду, только правду и ничего кроме правды о ситуации в стране, о ее внутренних или иностранных делах? Воздержится ли кто-нибудь из них от обещаний, если им известно, что ни они, ни кто-либо другой не смогут их исполнить? Произнесет ли кто-нибудь из них слово, пусть и самое очевидное, которое насторожило бы или оттолкнуло кого-либо из огромной стаи болванов, толпящихся вокруг казенного корыта, барахтающихся в кашице, становящейся все жиже и жиже, в надежде на чудо?

Разве что в первые несколько недель… Но не после того, как они вошли в раж, как началась настоящая гонка… Они будут обещать каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку в стране все то, чего те хотят. Они будут скитаться по стране в поисках возможностей превратить богатых в бедных, излечить неизлечимое, исправить неисправимое, восстановить невосстановимое, устранить неустранимое. Они будут лечить одними словами и выплачивать государственный долг деньгами, появляющимися из ниоткуда. Если кто-то из них продемонстрирует, что дважды два – пять, то другие докажут, что должно быть шесть, шесть с половиной, десять, двенадцать, и т. д. Короче говоря, они избавятся от всякой чуткости, искренности и честности и превратятся в кандидатов на должность, заинтересованных лишь в привлечении голосов. К тому времени все они поймут, если они не знают этого сейчас, что при демократии голоса завоевываются не здравыми рассуждениями, а бессмыслицей, и с легкостью возьмутся за дело. Большинство из них, прежде чем все это закончится, сами поверят в свои слова. Победит тот, кто пообещает больше всего и при этом будет наименее способен что-либо из этого реализовать».