Воскресенье с Александром Лежавой: «К столетию Октябрьского переворота или немного о крестьянах»

Столетие Октябрьского переворота 1917 года вновь всколыхнуло практически неумолкающие споры о значении этого события для нашей страны и населяющих ее народов. Одной из наиболее острой и горячо обсуждаемых публикой тем остается крестьянский вопрос, так как дореволюционная Россия была прежде всего крестьянской страной, а революция делалась под всем известным лозунгом «Земля – крестьянам! Фабрики – рабочим!» По данной теме высказываются диаметрально противоположные мнения от идиллически-пасторальных взглядов на жизнь дореволюционного крестьянства до картин полного нищенства и упадка.

Поэтому будет довольно интересно взглянуть на то, как оценивали обстановку в сельскохозяйственной сфере руководители Советского государства в середине 1920-ых годов, то есть уже после того, как отгремели залпы гражданской войны и наступил мир. Это тем интереснее, что реальную картину не искажают гораздо более поздние события вроде коллективизации и индустриализации.

Но вначале стоит сделать небольшое отступление. Как в 1920 году сказал товарищ Ленин на встрече с английским делегатом-лейбористом: «Диктатура пролетариата означает управление России городами. Мы не признаем равенства между крестьянином и рабочим.» Еще более категорично высказывался годом позже товарищ Троцкий: «Если нас выгонят, мы оставим нашим преемникам только руины и кладбищенскую тишину».

В январе 1921 года в России уже царил мир. В том же месяце советское правительство издало декрет, что все бастующие рабочие, если они немедленно не вернуться к работе, окажутся в заключении на срок от одного до пяти лет, а члены их семей будут лишены продовольственных карточек. Этот документ наглядно демонстрировал два базовых принципа работы Советской власти после победы революции. Во-первых, использование заложников, и, во-вторых, «основа всего», принцип, сформулированный Лениным, «борьба за хлеб». Инструментом абсолютной власти в руках правительства была хлебная монополия. Заложники и использование принудительного голода были важнейшими инструментами принуждения, направленного против рабочих.

Под конец года рабочим в Крыму преподали урок, что, как бы они ни голодали, они могут покупать хлеб только у Советской власти. 22 декабря в Севастополь пришел пароход с 500 тоннами муки на борту. Севастопольское отделение комиссариата внешней торговли купить ее не могло. Тогда портовые рабочие попросили разрешения у властей купить эту муку, но получили категорический отказ. Несколько тысяч собравшихся перед комиссариатом рабочих с плакатами «Мы требуем хлеба, мира и свободы» были разогнаны пулеметным огнем, в результате чего 15 человек было убито и множество ранено. В результате цена фунта хлеба подпрыгнула с 3 до 35 тысяч рублей, а рабочие оказались на грани голода. Это всего лишь частный эпизод, характеризующий ситуацию с хлебом в стране, но теперь пришло время взглянуть на более общую картину.

К 1923 году страна, еще десять лет назад при всех своих внутренних проблемах и сложностях экспортировавшая за границу 11 миллионов тонн зерна, превратилась в страну, которой требовалось импортировать 15 миллионов тонн хлеба, чтобы обеспечить только внутреннее потребление.

Поголовье коров сократилось наполовину по сравнению с дореволюционным временем, телят – более чем наполовину, овец – на 70%, свиней – на 80%. Еще более катастрофичным было сокращение на 20% поголовья лошадей, поскольку все местные перевозки осуществлялись с помощью гужевого транспорта.

Падение уровня жизни крестьян было еще более значительным. Крестьяне зачастую были вынуждены использовать заменители вместо хлеба, потому что зерна у них просто не было. Что касается одежды, то пара обуви стоила крестьянину 225000 вместо обычных 8 рублей, рубаха 20000 вместо 2,50 рублей, а пара штанов - 250000 вместо 35 рублей. Фунт соли стоил 55000 рублей вместо 2 копеек.

Председатель Совета народных комиссаров СССР А.И.Рыков во время своей поездки по Поволжью в 1924 году признавал: «…весь народ, все государство беднеет… урожайность почвы ниже, чем была при помещиках.» Рыков добавил, что с приходом к власти большевиков урожайность почвы сократилась на 50%, и «уровень жизни народа пропорционально снизился. Люди подождут еще года два – три и в конце концов скажут, что при помещиках условия жизни были лучше.»

Подобная обстановка мало улучшилась и к 1925 году. Крестьяне из-под Орла писали в Москву: «Нигде нет хлеба… и нет денег, чтобы купить его. Земля лежит в запустении. Никто не приходит к нам на помощь.» Из Тамбовской губернии крестьяне писали в то же время: «Всё население с середины зимы голодает; скот тоже пал от голода, и впереди кроме голода ничего нет.» По крайне неполным данным только в Харьковской губернии, например, было 420 тысяч голодающих детей, в Одесской – 230 тысяч.

В дальнейшем каких-либо заметных изменений не происходило, урожаи продолжали падать. В 1928 году урожай пшеницы и ржи был на 3,5 миллиона тонн меньше, чем годом ранее, и власти всерьез опасались, ожидая в конце этого года широкомасштабных крестьянских волнений. Вот такими были реальные итоги Октябрьской революции.

Что же касается 1930-ых годов, то вряд ли их можно рассматривать как результат революции. Скорее это были необходимые шаги, пока не стало окончательно поздно, по выправлению того, что осталось после настоящих революционеров, в результате чего была создана заметно изменившаяся по сравнению с первым послереволюционным десятилетием страна.

Когда сейчас, зная всё то, что происходило во время и сразу после революции, смотришь на людей, вновь за хорошую мзду призывающих доверчивых простаков на баррикады, у любого здравомыслящего русского человека возникает вполне логичный вопрос: нужны ли нам снова весь этот голод, разруха, нищета и смерть, которые неизбежно несут с собой революции для самых широких слоев обычного населения или все-таки лучше обойтись без этих потрясений, не достаточно ли одного раза?