Жена Вермеера взвешивает деньги: как торговля и этика накопления влияют на живопись

В издательстве «Слово» выходит в свет книга историка-китаиста Тимоти Брука «Шляпа Вермеера. XVII век и рассвет глобального мира». Автор исследует корни глобализации и мировой торговли, центром которой в XVII веке была Голландия, через картины крупнейшего мастера Золотого века голландской живописи Яна Вермеера. С разрешения издательства Forbes LIfe публикует фрагмент книги.

Ян Вермеер, «Девушка, читающая письмо у открытого окна»

Восемь лет минуло с тех пор, как Ян Вермеер написал картины «Офицер и смеющаяся девушка» и «Девушка, читающая письмо у открытого окна». Его жена, Катарина Болнес, провела эти годы по большей  части беременная, и, если я прав, рассматривая модель на  этих картинах, она, похоже, снова была в положении, когда  муж привел ее в студию позировать для картины «Женщина,  держащая весы». Катарина выглядит старше. Теперь,  когда ей чуть за тридцать, она больше не похожа на девчонку ни осанкой, ни манерами, она уже хозяйка своих эмоций.  Тогда Катарина была поглощена радостями юности; теперь  она спокойно, без видимых усилий сосредоточена на стоящей перед ней задачей. Вермеер затемнил студию, чтобы приглушить оживление ранних версий этой комнаты, закрыв  нижние ставни и блокировав большую часть света шторой  поверх окна. Катарина держит весы. Ее рука расположена  строго в точке схода картины, но в центре нашего внимания  находится лицо женщины. Безмятежное как маска, своей  тихой сосредоточенностью оно притягивает взгляд. Наши  глаза могут метнуться к ниткам светящегося жемчуга и поблескивающей золотой цепочке, небрежно перекинутой через край шкатулки с украшениями, но неизбежно возвращаются к ней. 

Единственный намек на движение — картина Страшного суда во фламандском стиле, которая висит на стене позади  Катарины. Голова и верхняя часть фигуры женщины изображены на фоне апокалиптического видения — Христос с воздетыми руками призывает мертвых выйти из могил и предстать перед его судом. Небесный трон сияет прямо над головой женщины, и смертные по обе стороны от нее смотрят на небеса и молят о спасении. Вопреки оживлению и бурному  движению этой картины Катарина кажется такой же спокойной и невозмутимой, как гладкий участок беленой стены рядом с пышно оформленным холстом. Картина внутри картины предназначена для того, чтобы подвести зрителя к теме  моральной осознанности. Честные люди должны тщательно  взвешивать свое поведение, как Христос взвесит добро и зло  на Страшном суде. Возможно, Вермеер даже хотел, чтобы мы, разглядывая нежную фигуру Катарины, подумали о Деве Марии, которая ходатайствует за бедных грешников, чтобы они  тоже могли попасть на небеса. 

Аллегория суда очевидна. Но давайте отвлечемся от иконографии картины и направим свое внимание на то, чем на  самом деле занята земная женщина перед нами. Она держит  в руке весы, собираясь что-то взвесить, но что именно? Эта  картина когда-то была известна как «Женщина, взвешивающая жемчуг», но такое название явно не подходит. На столе  одна или две нитки жемчуга, но они небрежно отложены в сторону; ни одна отдельная жемчужина не ожидает взвешивания. Из того, что разложено на столе, женщина могла бы положить  на весы только монеты, которые мы видим на краю стола слева от нее: четыре маленькие золотые монеты и одну большую  серебряную. Женщина, изображенная на картине, собирается  взвешивать деньги? Зрители XVII века догадались бы быстрее  нас, поскольку в те времена это была обычная тема для голландских живописцев. Вполне возможно, что Вермеер позаимствовал сюжет и даже композицию у менее удачной картины своего коллеги-художника из Делфта Питера де Хоха.

Когда в 1696 году картина Вермеера была выставлена  на аукционе коллекции его зятя, она называлась «Женщина,  взвешивающая золото». Это название из каталога приближает нас к теме, поскольку Gelt — старонемецкое слово, означающее «деньги». Сегодня мы вкладываем несколько иной  смысл во взвешивание монет, но в XVII веке эта практика  была неотъемлемой частью торговых операций. Серебряные  и золотые монеты того времени были более мягкими, в процессе использования металл постепенно стирался, соответственно, уменьшался и вес серебра или золота, содержащегося в каждой монете. Поэтому бдительной хозяйке приходилось взвешивать монеты, чтобы узнать их реальную  ценность. Проблемы бы не было, если бы существовала стандартная валюта, но ее еще предстояло создать. В Соединенных провинциях существовала расчетная единица — гульден,  но в 1660-х годах, когда Вермеер работал над своей картиной,  гульденов в обращении фактически не было, только серебряные дукаты (каждый весил 24,37 грамма). Гульден (весом  19,144 грамма чистого серебра) был выпущен в середине  XVI века, но впоследствии его вытеснили другие монеты, испанские и голландские. К счастью для растущей экономики,  замещение одного типа монет другим не мешало основному  назначению денег — измерению относительной ценности  вещей. Реальной константой в этих расчетах оставалась цена драгоценного металла в монете, а не ее номинальная стоимость. Тем не менее ни одно европейское государство не позволяло своим торговцам устанавливать цены по весу в не отчеканенном серебре, как это в то время практиковалось  в Китае. В Голландской республике каждый товар имел цену в гульденах, даже когда гульденов в обращении не было, и подлежал оплате монетой. В 1681 году провинциальное правительство региона Делфт решило возродить гульден (установив его ценность на уровне 9,61 грамма чистого серебра). Гораздо более крупный серебряный дукат по-прежнему использовался в других регионах Нидерландов еще  в течение десятилетия, пока наконец вся Республика не перешла на гульдены.

Обложка книги Тимоти Брука «Шляпа Вермеера. XVII век и рассвет глобального мира», издательство «Слово»

Серебряную монету на столе Катарины не разглядеть настолько подробно, чтобы ее опознать. Предполагаемое  время создания картины (1664 год) говорит в пользу того,  что это дукат, а не гульден. Мы можем подтвердить это благодаря единственной видимой характеристике — размеру.  Он намного больше, чем золотые монеты рядом с ним. В отличие от серебряных монет, которые чеканились разного  веса и номинала, большинство золотых монет, обращавшихся в Соединенных провинциях, были одного типа — золотой  дукат (весом 3,466 грамма). Золотой дукат стоил примерно  два серебряных дуката. Учитывая приблизительное соотношение между серебром и золотом как 12:1, он должен был весить около шестой части серебряного дуката. Примерно такова разница в размерах серебряных и золотых монет, выложенных на углу стола, и это косвенное доказательство того, что серебряная монета Катарины — дукат. 

Небольшой экскурс в голландскую систему денежного  обращения не уводит нас в сторону от темы праведности,  которой пропитана картина. Как женщина взвешивает свои  монеты, так она оценивает и собственное поведение сквозь  призму божественного суда, ожидающего ее после воскрешения. Стоит отметить, что некоторые художники использовали образ женщины, взвешивающей монеты, чтобы осудить не только грех мирской суеты, но и одержимость со временников серебром. Но смысл картины не в этом. Вермеер не призывает нас осуждать Катарину. Он купает ее в свете, и она предстает олицетворением доверия и совести.  Катарина распоряжается семейными деньгами, но ее бережливость столь же похвальна и полезна, как и плодовитость, о чем свидетельствует беременность. Созданный Вермеером образ соответствует новой этике накопления в Голландии XVII века. Капиталистическая экономика находилась  в стадии становления, и зарабатывание денег честным трудом считалось добродетелью. Во всяком случае, именно в это теперь верил голландский средний класс. Даже Христос на этой картине как будто благословляет бухгалтерию  Катарины.

Большая серебряная монета на столе Катарины — наша  следующая дверь в мир середины XVII века. В конце коридора  по ту сторону этой двери мы увидим блеск самого важного продукта того времени — серебра. Серебро играло огромную  роль в экономике этого периода, формируя жизнь всех, кто к нему прикасался, включая и жизнь Катарины. 

Вермеер жил в конце так называемого серебряного века,  наступившего около 1570 года. Никогда ранее такое количество этого драгоценного металла не перемещалось по свету в сумках, в мешках на вьючных животных, на речных судах,  прежде всего в грузовых трюмах китайских джонок и европейских каракк, бороздивших беспокойные воды океана. Серебро внезапно стало доступно в неслыханных объемах,  и так же внезапно все стало покупаться и продаваться в соответствии с его стандартом. Когда говорили о товаре «на вес серебра» — так, по утверждению английского писателя середины XVII века, оценивали виргинский табак на рубеже веков, — расчет был на то, чтобы поразить воображение обычных людей. Стоимость «на вес серебра» могла быть воспринята и как верх глупости — недаром персонаж пьесы Томаса Деккера 1600 года высмеивает заядлого курильщика как «осла, который пускает столько денег на дым». 

Власть серебра над миром оставалась загадкой для тех, кто действительно задумывался об этом. Серебро можно было использовать для украшения, и все же его реальное применение было ограниченно. Большинство людей приобретали его только для того, чтобы израсходовать на покупку других товаров. Собственная ценность серебра была чисто  произвольной. 

Для моралистов того времени от Европы до Китая серебро создавало иллюзию богатства, но само по себе богатством  не являлось. По словам Павла Сюя, новообращенного католика при дворе династии Мин, оно было «всего лишь мерилом богатства» и реальной ценности не имело. Правитель,  радеющий о благополучии своего народа, должен заботиться о том, чтобы у людей было достаточно еды, одежды и земли, а не о том, чтобы у них было вдоволь серебра. Проблема  заключалась в том, что эта максима больше не работала в полностью коммерциализированной экономике. Если любую  вещь можно купить и продать за серебро, тогда серебро — это  все, что вам нужно. С другой стороны, в частично коммерциализированной экономике, в которой и существовали большинство людей в XVII веке, серебро становилось бесполезным, его запасы могли иссякнуть или голод взвинчивал цены  так, что простому люду и не подступиться, — а это случалось регулярно. Но как только серебро появилось в экономике,  у большинства людей не осталось иного выбора, кроме как  использовать его все равно для чего: покупки продуктов питания или уплаты налогов. Более того, они вынуждены были приобретать его, продавая вещи или собственный труд. Серебро стало неизбежностью. Проникновение серебра в повседневные расчеты в Европе и Китае произошло в процессе расширения экономики  этих регионов, что создавало огромный спрос на этот металл.  Китайцы нуждались в серебре, чтобы компенсировать недостаточную денежную массу, а европейцам серебро было необходимо для экспорта, чтобы проложить себе путь на азиатский рынок. Эти потребности и создали спрос, который стимулировал поступление серебра из двух основных источников: Японии и Южной Америки. Именно вокруг такой структуры спроса и предложения формировалась мировая экономика XVII века. Серебро оказалось идеальным товаром,  появившись в самое подходящее время, связывая региональные экономики в сеть межрегионального обмена, создавая  предпосылки для глобальных проблем нашего времени.

Откуда взялось серебро в монете Катарины? Крупнейшим производителем серебра в XVII веке была Япония, там  голландские купцы и закупали большую часть экспортируемых слитков, поскольку только им было разрешено торговать  в Японии. Но практически никакая часть этого серебра не попадала обратно в Европу. Голландцы извлекали прибыли на  месте, строго в рамках внутриазиатской торговли. Так что серебро в монете Катарины скорее всего было не японским. 

Гораздо ближе находились серебряные рудники Германии и Австрии, хотя на них приходилось едва ли пять процентов  мирового производства, и почти вся продукции поступала в бедную денежными средствами Восточную Европу. Так что  маловероятно и немецкое происхождение серебра. Таким  образом, остается лишь другой крупный мировой источник  серебра — Испанская Америка: либо Новая Испания (нынешняя Мексика), либо Перу (которое в XVII веке охватывало  территорию современной Боливии). 

Чтобы обозначить четкий след, предположим, что серебро поступило из боливийской части Перу — точнее, из шахтерского города, более производительного, чем все остальные центры добычи в первой половине XVII века. И это город  Потоси. 

Потоси расположен на высоте 4 000 метров над уровнем моря, в зоне, которую жители Анд называют пуна, «не обитаемое место». Гигантская гора, напоминающая улей, Серро-Рико, или Богатый холм, возвышается над бесплодной, продуваемой всеми ветрами равниной. Это место навсегда  осталось бы пуной, если бы не толстые жилы чистейшего серебра, пронизывающие гору. До испанского завоевания индейцы добывали это серебро, но их потребность в драгоценных металлах была невелика. Чего нельзя сказать об испанцах.  Первые конкистадоры, которых привели сюда индейцы  в 1545 году, подумали, что сбылись их самые смелые мечты. Хотя условия на высокогорной равнине суровы, ничто не могло остановить их. Поначалу на добычу серебра они нанимали местных, но едва индейцы обнаружили, как опасна и не прибыльна эта работа, испанцы ввели миту, систему принудительного труда, загоняя в шахты индейцев, проживающих  в радиусе 800 километров. 

Почти в одночасье Потоси стал крупнейшим городом  на Американском континенте. В первые десятилетия, пока руда была богатой, а ее добыча — простой, население города стремительно росло и к 1570 году достигло 120 000 человек. Люди со всей Европы и Южной Америки приезжали, чтобы поселиться в этом месте.